Поль Феваль - Горбун, Или Маленький Парижанин
Затем, повысив голос, регент, прежде чем отправиться на свое место, проговорил:
— Это большой день для вас, сударыня, и мы просили вас присутствовать здесь не только потому, что вы — супруга нашего кузена Гонзаго. Настал час отомстить за Невера: его убийца умрет.
— Ах, ваше королевское высочество! — вырвалось у принцессы. — Если б вы прочли мое письмо…
Регент повел принцессу к ее креслу.
— Я соглашусь на все, что вы ни попросите, — торопливо прошептал он. — Господа, прошу вас занять места, — добавил он уже в полный голос.
Наконец регент добрался до своего места. Президент де Ламуаньон шепнул ему на ухо несколько слов.
— Я большой любитель порядка, — ответил ему Филипп Орлеанский, — так что все будет сделано по всей форме, и я надеюсь, мы вскоре будем приветствовать истинную наследницу де Невера.
С этими словами он уселся, надел шляпу и предоставил начать заседание президенту. Президент предоставил слово господину Гонзаго. И тут случилось нечто странное. На улице дул южный ветер. Его порывы время от времени доносили жалобный звук колокола от церкви Сент-Шапель, и тогда казалось, что колокол звонит в прихожей. Снаружи доносился и смутный гул. Колокол взывал к толпе, которая уже заняла свое место на улицах. И когда Гонзаго поднялся, чтобы держать речь, колокол прозвенел так отчетливо, что на несколько секунд все невольно умолкли. На улицах толпа криками приветствовала колокольный звон.
— Ваше королевское высочество, господа, — начал Гонзаго. — Моя жизнь всегда была на ладони. Против меня удобно вести тайные происки: я никогда не в силах вовремя их предугадать, для этого мне не хватает хитрости. Совсем недавно вы видели, с какой страстью я пытался доискаться правды. Сегодня сей красивый порыв несколько угас. Я устал от обвинений, которые копятся против меня где-то во мраке. Я устал все время сталкиваться со слепыми подозрениями или гнусными и трусливыми наветами. Я представил вам девушку, которая, по моему глубокому убеждению — и я готов повторять это снова и снова, — является истинной наследницей де Невера. Но напрасно я искал ее там, где она должна была находиться. Его королевское высочество знает, что сегодня утром я сложил с себя обязанности ее опекуна. Мне не важно, явится она сюда или нет. У меня лишь одна забота — показать всем, кто проявил в этом деле прямодушие, честь и величие души.
Взяв со стола сложенный документ, он добавил:
— Я принес сюда доказательство, на которое указала сама госпожа принцесса, — это лист, вырванный из метрической книги часовни замка Келюс. Вот он, в этом конверте с тремя печатями. Свой документ я представил, теперь пусть госпожа принцесса представит свой.
Еще раз поклонившись собранию, принц сел. В зале послышалось шушуканье. Теперь у Гонзаго не было такой горячей поддержки, как в прошлый раз. Но и зачем? Гонзаго ничего не просил, он лишь хотел доказать свою честность. И это доказательство лежало на столе, вещественное доказательство, которое никто не мог отвергнуть.
— Мы ждем, — проговорил регент, склонившись вперед между президентом де Ламуаньоном и маршалом де Виллеруа, — мы ждем ответа госпожи принцессы.
— Если госпожа принцесса изволит доверить мне свои доказательства… — начал кардинал де Бисси.
Аврора де Келюс встала.
— Ваше высочество, — начала она, — у меня есть дочь, равно и доказательства ее рождения. Пусть все, кто видел мои слезы, посмотрят на меня, и поймут, как я рада встрече со своим ребенком.
— Но доказательства, о которых вы упомянули, сударыня… — перебил президент де Ламуаньон.
— Эти доказательства будут представлены совету, — отвечала принцесса, — как только его королевское высочество изволит исполнить покорнейшую просьбу вдовы де Невера.
— Но до сих пор, — отозвался регент, — я не получал никакого прошения от вдовы де Невера.
Принцесса твердо посмотрела на Гонзаго.
— Что за великая и прекрасная вещь дружба, — проговорила она. — Два дня все, кто болеет за меня, твердят: «Не обвиняйте своего мужа, не обвиняйте своего мужа!» Это, без сомнения, означает одно: дружба со столь великим человеком делает его светлость принца неуязвимым. Поэтому я не стану никого обвинять, а лишь скажу, что отправила его королевскому высочеству свое покорнейшее прошение, а чья-то рука — мне неизвестно, чья именно, — перехватила мое письмо.
Гонзаго позволил себе улыбнуться — безропотно и покорно.
— Так что же вы от нас хотите, сударыня? — осведомился регент.
— В прошении, ваше высочество, — ответила принцесса, — я взывала к иной дружбе. Я никого не обвиняла, я лишь молила. Я написала вашему королевскому высочеству, что публичного покаяния у гробницы недостаточно.
Лицо Гонзаго вытянулось.
— Я написала вашему королевскому высочеству, — продолжала принцесса, — что необходимо публичное покаяние — более достойное и полное, и просила вас велеть сделать так, чтобы преступник выслушал приговор, стоя на коленях здесь, в доме де Невера, перед главою государства и почтенным советом.
Гонзаго был вынужден прикрыть глаза, чтобы никто не заметил, какие молнии они мечут. Принцесса солгала. Гонзаго знал это лучше, чем кто-либо: письмо, написанное ею регенту и перехваченное им, лежало у него в кармане. В письме принцесса утверждала, что Лагардер невиновен, и торжественно ручалась за него — вот и все. К чему же эта ложь? Какая опасность таится за этой уловкой? Впервые в жизни Гонзаго почувствовал, как похолодела кровь у него в жилах от страшной и неведомой опасности. Ему казалось, что под ногами у него заложена готовая взорваться мина. Но он не знал, где ее искать, чтобы предотвратить взрыв. Пропасть была где-то рядом, но где? На дворе уже смеркалось. Теперь каждое неверное движение могло его выдать. Он догадывался, что на него устремлены взгляды всей залы. Принцу стоило небывалых усилий сохранить спокойствие. Он выжидал.
— Но это не принято, — сказал президент де Ламуаньон. Гонзаго чуть было не бросился ему на шею.
— Какими мотивами руководствуется госпожа принцесса?.. — начал маршал де Виллеруа.
— Я обращаюсь к его королевскому высочеству, — перебила госпожа Гонзаго. — Правосудию понадобилось двадцать лет, чтобы отыскать убийцу де Невера, поэтому оно в долгу перед погибшим, который так долго ждал отмщения. Мадемуазель де Невер, моя дочь, не может войти в этот дом, пока ее покойному отцу не будет отдан публично этот долг. А я не сумею радоваться, пока наши предки, взирающие с этих фамильных портретов, не увидят преступника — униженного, повергнутого, наказанного!
В зале воцарилось молчание. Президент де Ламуаньон отрицательно покачал головой.
