Тим Уиллокс - Религия
Старки не было нужды заглядывать в упомянутый список, лежащий перед ним в числе прочих документов.
— Двести двадцать наших братьев пока еще способны держать оружие. Испанских солдат, джентльменов удачи и мальтийских ополченцев уцелело, наверное, около девяти сотен. Все ранены, некоторые серьезно. Почти три тысячи раненых не способны больше стоять на стене.
— А сколько погибших?
— Двести семнадцать братьев ордена. У испанцев и мальтийских ополченцев потери больше шести тысяч. Рабов погибло около двух тысяч. Простонародья — семнадцать сотен или около того.
— По моим собственным оценкам, — сказал Кларамон, — получается, что у неверных до сих пор имеется не меньше пятнадцати тысяч отличных воинов, возможно даже больше.
Старки не стал оспаривать эту цифру. Девяносто четыре дня турок уничтожали сталью, пулями, холерой, камнями и огнем, и в гораздо большем количестве, чем осмелился бы пожертвовать любой из ныне живущих полководцев, но численность врага по-прежнему оставалась ошеломляющей.
— Есть ли вести с Сицилии и от Гарсии де Толедо? — спросил Кларамон.
— Никаких, — ответил Старки. — В своем последнем письме он обещал десять тысяч подкрепления к концу этого месяца.
— Да. Он обещал их в июне, он обещал их в июле, — перечислял Кларамон под сердитое приглушенное бормотание остальных.
Старки постарался развеять его мрачное настроение.
— Турецкие осадные орудия разваливаются от чрезмерно долгого использования, и запасы пороха у них на исходе, — сказал он. — Капитан Тангейзер говорит, что их моральный дух подорван. Их имамы цитируют стихи самого мрачного характера. Они начинают думать, что нет воли Аллаха на завоевание ими Мальты.
— Будь проклят Аллах с его волей! — сказал Кларамон. — Мы армия призраков. Наши стены не более чем куча камней. Сама земля под нами прорезана турецкими шахтами. Сейчас речь идет не о нехватке храбрости. Каждый здесь скорее умрет, чем подставит свою шею под ярмо турка. Если врагу суждено получить этот остров, он получит кладбище. Вопрос в цене, которую мы сможем заставить их заплатить. Как долго мы сумеем защищать Эль-Борго и форт Сент-Микаэль с тысячей человек? С тысячей калек. Сможем ли мы пережить еще одну массированную атаку вроде сегодняшней? А еще две? А пять? Еще одну неделю, похожую на прошедшую? Разве кто-нибудь сомневается в том, что новый яростный натиск неизбежен?
Старки ничего не ответил и бросил короткий взгляд на великого магистра.
Ла Валлетт сидел в молчании, его худое лицо оставалось непроницаемым, серые глаза сосредоточены на какой-то бесконечно далекой точке, словно он беседует с призрачными силами, ведомыми только ему одному.
Кларамон продолжил свою речь:
— Эта крепость, в которой мы находимся, форт Святого Анджело, почти не пострадала. Она защищена широким каналом с суши и со всех остальных сторон окружена морем. Хранилища до сих пор наполовину забиты зерном и солониной. Мы можем наполнить сорок тысяч бочонков свежей водой. У нас полно пороха и ядер. Мы можем перенести сюда наши священные реликвии, руку Крестителя, икону Марии Филермской и Мадонну Дамасскую, а также наши архивы и штандарты, чтобы они не остались на поругание мусульманам. Если мы так и будем стоять, растянувшись вдоль стены, нас всех уничтожат либо одного за другим, либо всех одним ударом. Но если мы отведем всех наших воинов обратно в Сент-Анджело и взорвем мост, соединяющий крепость с Эль-Борго, то та тысяча, что у нас осталась, сможет держаться против турок до конца зимы. Кто-нибудь может мне что-нибудь возразить?
Никто ничего не сказал.
Адмирал дель Монте переглянулся с Людовико, который сидел рядом с ним, но оба они промолчали. Старки посмотрел на Ла Валлетта. Ла Валлетт и глазом не моргнул.
Кларамон продолжал:
— Получается, что военные соображения подталкивают нас к единственно возможному решению. — Он немного помялся. — Нам придется оставить Эль-Борго. И форт Святого Михаила и Лизолу тоже. Вот об этом я и хотел просить Священный совет, поскольку мы все согласны.
Кларамон сел. Повисла долгая пауза, примечательная отсутствием возражений со стороны всего высокого собрания. Все пристально изучали лицо великого магистра, ожидая его решения. Они прекрасно понимали, что, покинув внешние фортификации, они так же покинут и оставшихся в живых жителей города — двенадцать тысяч или даже больше мальтийцев, в основном женщин и детей, совершенно беспомощных, — обрекая на неизбежную в таком случае гибель. Ла Валлетт наконец поднялся со своего места, из-за полученных ранений держась рукой за стол.
— Мои возлюбленные и многоуважаемые братья, — начал он, — я выслушал ваши рекомендации с глубочайшим вниманием и со всевозможным почтением. И я отвергаю их.
Члены совета застыли в своих креслах. Некоторые подались вперед.
— Военные доводы за то, чтобы оставить город, чрезвычайно убедительны, и вы прекрасно их изложили. Наверное, они даже, как вы полагаете, неоспоримы. Но мы находимся здесь не только ради войны.
Одна голова чуть заметно, украдкой, кивнула. Старки отметил, что это была голова Людовико.
Ла Валлетт продолжал:
— Если Господь пожелал, чтобы мы пережили все это, у него была на то причина. Наша вера сейчас подвергается суровейшему испытанию, и мы обязаны спросить себя: что означает наша Священная Религия?
Он оглядел сидящих за столом.
— Что лежит в ее основе? В чем ее суть? Ради чего она была создана?
Никто ничего не отвечал, они знали, что он ответит сам.
— Мы же не просто солдаты, сколь бы благородно ни было это призвание. Мы — рыцари-госпитальеры ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Мы — госпитальеры. Защищать верующих паломников было наше изначальное предназначение. Tuitio fidei et obsequium pauperum. Вот первое и последнее правило нашего ордена: защищать веру и служить бедным. И надежнее всего мы защищаем веру не военными вылазками, а нашим служением беднякам. И в ответ наше служение бедным укрепляет и защищает нашу веру. Вспомните, что все вы, вступая в ряды рыцарей, давали серьезную клятву сделаться слугами, рабами бедняков ради Иисуса Христа. Слугами блаженных, наших господ-пациентов. Разве не принадлежат они Господу нашему Иисусу Христу? Разве не за ними надо ухаживать и защищать, как мы стали бы ухаживать и защищать самого Господа нашего Иисуса Христа?
Он говорил негромко, но со сдержанной страстностью.
Старки видел, что у некоторых из пожилых рыцарей катятся в бороды слезы.
— И вот мы оказались в львином рву и окружены со всех сторон зверями, — произнес Ла Валлетт. — Так неужели настало время покинуть господ наших, наших больных? Бросить наших бесчисленных раненых на милость мусульманских демонов? Предать наших доблестных братьев по оружию, мальтийцев, а заодно их жен и детей, чтобы их заковали в цепи на турецких галерах? Неужто мы оставим священнейший из наших госпиталей в час величайших испытаний?
