Евгения Яхнина - Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Пале-Рояль представлял собой дворец со множеством галерей, выходящих в сад.
В витринах галерей были выставлены всевозможные предметы роскоши: сверкали, переливаясь всеми цветами радуги драгоценные камни, оправленные и без оправ, шлифованные и неграненые, разнообразные украшения, перья, веера, ленты, шпоры, перчатки, всякие мелочи, дополняющие мужской и женский туалет, на которые в то время обращали большое внимание. Были выставлены в галереях костюмы и домино для маскарадов, лионские сукна и бархат по пять луидоров за локоть, тонкий фарфор, камышовые тросточки, часы с компасом и без него. Стараясь потрафить покупателям, продавцы предлагали лилейное мыло, помаду, настоянную на фиалках, перчатки, надушённые жасмином… К услугам любителей были цветные гравюры и новые книги. Для тех, кто хотел полакомиться, — вафли, ликёры, апельсины, пирожные… Прибавьте к этому всевозможные новинки вроде зажигательных стёкол и зажигалок — связки серных спичек, всунутых во флакончик, натёртый фосфором, — и вы будете иметь приблизительное представление о всех чудесах Пале-Рояля. Удивительно ли, что у бедного деревенского юноши Жака разбежались глаза.
— Погоди, это ещё не всё! — радостно улыбаясь, продолжал восторгаться Шарль. — Посмотри, какие рестораны, кафе. А видишь, там, где большие окна, — галерея, в которой художники выставляют свои картины. А вот цирк, за ним — театр. В нём поют, играют, смешат народ… Туда мы, конечно, не пойдём. Но мороженым я тебя сейчас угощу.
Друзья вошли в кафе, уселись за столик. От смущения Жак не знал, как себя вести в красивом зале, где кругом расположились нарядные дамы и кавалеры; кое-где, правда, виднелись и небогатые костюмы людей третьего сословия. Их было меньше. Смущение Жака довершили красивые вазочки, в которых им подали разноцветное мороженое.
Отведав его, Жак не мог удержать восхищённого возгласа.
— До чего же это вкусно!
Глаза Жака скользнули по большому зеркальному стеклу окна. Через него видны были аллеи парка и разношёрстная толпа гуляющих по ним людей. Но взгляд Жака остановился не на них. Его внимание привлекла фигура грязного, оборванного мальчугана лет десяти, жадно прильнувшего к стеклу. Мальчик, не отрываясь, смотрел голодными, жадными глазами на ястве, украшавшие столики. Изредка он шевелил губами, проглатывая слюну. Жак замер, отставив ложечку с мороженым, которое, тая, стекало на мраморную доску столика. Лицо его вытянулось, стало как будто неживым.
Шарль не на шутку испугался.
— Что ты? Что с тобой? Неужто тебя от холода так свело?
— Н-нет… — еле проговорил Жак. Краска вернулась на его щёки. — Мне вдруг страшно стало: здесь так богато, так сытно, а совсем рядом… голодные, вздорожавший хлеб, который не на что купить…
Жак говорил и видел перед собой худенькое личико Диди. Мальчик глядел на брата и настойчиво повторял: «Привези мне сахара, побольше сахара!» Нет, нет, о сахаре говорила Клементина. Диди просил хлеба. Диди! И этот мальчик тоже! И все голодные!.. Вместо объяснений Жак показал рукой на окно, но маленький оборвыш уже исчез.
Шарль принялся уговаривать друга. Ведь не оставлять же мороженое, за которое заплачены деньги. Конечно, плохо, что хлеба нет… Но вот соберутся Генеральные штаты…
— Да, да… — кивал головой Жак.
Мороженое он доел. Никакого удовольствия оно ему уже не доставило, но о Клементине и Диди он не сказал другу ни слова.
На обратном пути Жак больше ни о чём не расспрашивал Шарля — всё как будто стало ему неинтересно. И Шарль, понимая душевное состояние товарища, тоже молчал.
Внимание друзей вскоре привлекла двигавшаяся им навстречу толпа, но не та, которая только что заполняла дорожки парка и галереи Пале-Рояля. Крики и свистки сопровождали группу людей, шедших прямо посреди улицы по мостовой.
Они приблизились, и юноши увидели чучело, которое высоко над головой несли два рослых человека. Дёргая за верёвки, они заставляли чучело дрыгать руками и ногами.
Толпа, приплясывая, пела:
Сегодня мы бросим в огонь Ламуаньона!
А завтра придёт черёд и другим!
От прохожих, охотно толковавших все происходившие события, друзья узнали, что за несколько часов перед тем толпа напала на дом начальника ночного караула. От него требовали ответа за поборы, которые он самовольно берёт с населения, что ещё удорожает и без того невыносимо дорогую жизнь. В дозорных солдат бросали камнями, будки часовых на близлежащей улице были снесены.
Что касается министра юстиции Ламуаньона, то хоть он сейчас и в отставке, он успел так насолить парижанам неправедными приговорами и тёмными спекуляциями, что, дабы неповадно было его заместителю, они решили сжечь чучело Ламуаньона. А потом… недалеко то время, когда дойдёт черёд и до его особняка.
Жак не заметил, кто и когда подал сигнал, увидел только, что какой-то человек среднего роста в рабочем костюме отделился от толпы и поднёс к чучелу кусок горящей пакли. Чучело вспыхнуло и смешно задёргалось во все стороны. Жак стоял неподалёку, до него долетали хлопья сажи, потянуло гарью. Шарль поперхнулся. В воздухе мелькали зажжённые факелы, угрожающе махали сжатые в кулаки руки.
— Идём! Идём! Нам пора! — настойчиво сказал Шарль, пытаясь силой увести упиравшегося Жака.
Шарль был совершенно растерян. В его представлении господин Ламуаньон был не просто могущественным человеком, но и символом власти. Как же теперь будет с ювелирными заказами? Господин Ламуаньон остался доволен браслетом и заказал ещё новые драгоценности для госпожи Кессон. Шарлю казалось, что под ним колеблется почва. Если такие люди, как Ламуаньон, оказываются бессильными, куда же всё это приведёт?
А Жака, напротив, обуяла радость. Так вот, значит, как! Трудовой люд Парижа больше не хочет терпеть несправедливости. Разве можно допустить, чтобы госпожа Кессон украшала руки драгоценными камнями, которые стоят больше, чем расходуют в год двадцать семей парижских рабочих!
— Идём, идём с ними! — потребовал Жак.
— Нет, что ты! — взмолился Шарль. — Зачем? Да вот гляди, и солдаты появились…
И в самом деле, навстречу толпе, несущей зажжённые факелы в руках, двигался отряд дозорных.
О демонстрации против Ламуаньона узнали не сразу в других районах, и, когда усталый, взволнованный Жак приплёлся домой, у тёти Франсуазы о ней ещё ничего не слыхали. Жак тоже не стал распространяться о том, чему был свидетелем. И с грустью подумал, что в доме дядюшки ему не с кем поделиться своими впечатлениями.
Как он ни был встревожен, усталость всё же взяла своё. «Завтра поговорю обо всём с господином Адора, — подумал Жак, засыпая. — Нет, не с господином Адора, лучше с Гамбри…»
