Эрнест Капандю - Рыцарь курятника
– Абсолютно никого!
– Говори без опасения, не колеблясь. Я должен знать все, Ролан. – И прибавил после минутного молчания: – Ты знаешь, что я люблю Сабину так же, как люблю Нисетту. Ты должен понять, какое горе, беспокойство и жажду мщения испытываю я.
Ролан пожал руку Жильберу.
– О! Я чувствую то же, что чувствуешь ты, – ответил
он.
– Отвечай мне откровенно: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую чувствую я?
Жильбер пристально смотрел на Ролана.
– Нет, – отвечал тот твердо.
– Ты в этом уверен?
– Так же уверен, как ты в том, что Нисетта не любит другого.
На улице послышался шум приближающейся кареты; толпа зашевелилась.
– Перед домом остановилась карета, – сказала одна из служанок.
– Это вернулся Доже, – добавил Жильбер.
– Нет, – возразила Кино, которая подошла к окну и смотрела на улицу, – это герцог Ришелье.
– И Фейдо де Марвиль, начальник полиции, – прибавил Ролан.
– И еще двое других, – сказала Нисетта.
– Это доктор Кене и виконт де Таванн.
– Боже мой! Зачем они сюда приехали? – спросила Нисетта с любопытством.
– Вот другая карета! Это мой отец! – вполголоса произнес Ролан.
– Бедный Доже! – сказала Кино, возвращаясь к постели. – Как он, должно быть, огорчен.
Приезд двух карет, герцога Ришелье и начальника полиции, произвел впечатление на толпу, окружавшую дом. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо; потом, закинув на стул плащ, которого он до сих пор не снимал, стал ждать. Сабина не делала ни малейшего движения; она не поднимала глаз. Ступени лестницы заскрипели под ногами людей, приехавших к придворному парикмахеру.
ХII ЛетаргияЧеловек с бледным лицом, выражающим страшное горе, вбежал в комнату.
– Дочь моя!.. – произнес он, запинаясь. – Дитя мое!..
– Батюшка! – воскликнул Ролан, бросаясь к Доже. – Будьте осторожны!
– Сабина!..
Он подошел к постели. В эту минуту герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене вошли в комнату. Мадемуазель Кино пошла к ним навстречу.
Доже наклонился над постелью Сабины; он взял руку девушки и прижал ее к груди. Глаза его, полные слез, были устремлены на бледное лицо больной. Глаза Сабины были полузакрыты. Она лежала совершенно неподвижно.
– Боже мой! – прошептал Доже. – Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит! Сабина! – продолжал он, наклонившись к ней. – Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь голоса твоего отца? Сабина, взгляни на меня! Сабина!.. Сабина!..
Подошедший доктор тихо отстранил Доже.
– Доктор!.. – прошептал придворный парикмахер.
– Отойдите, – сказал Кене тихим голосом. – Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно.
– Однако я…
– Перейдемте в другую комнату. Успокойтесь и предоставьте действовать мне.
– Уведите его, – обратился доктор к Ролану и Нисетте.
– Пойдемте, батюшка, – сказал Ролан.
– Через пять минут вы вернетесь, – прибавил Кене.
Нисетта взяла за руку парикмахера.
– Пойдемте, пойдемте, – сказала она. – Жизнь Сабины зависит от доктора, будем повиноваться ему.
– Боже мой! – вскричал Доже, увлекаемый Нисеттой и Роланом. – Как это случилось?
Все трое вышли в сопровождении двух служанок, которых доктор отослал движением руки.
Кино стояла возле кровати. Жильбер остался у окна, самого удаленного от кровати, и под полуопущенной занавеской не был замечен доктором. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно посмотрели на девушку.
– Как она хороша! – воскликнул Ришелье.
Кене рассматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции.
– Она может говорить? – спросил Фейдо.
– Нет, – отвечал доктор.
– Слышит ли она по крайней мере?
– Нет.
– Видит ли?
– Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов.
– Вы приписываете эту летаргию полученной ране?
– Не столько полученной ране, сколько случившемуся с нею происшествию. Я убежден, что эта девушка испытала какое-то сильное волнение – гнев или страх и что это волнение потрясло ее организм и могло внезапно лишить ее жизни. Рана нарушила кровообращение и ослабила больную, отчего она погрузилась в глубокий сон, в спячку.
– Спячку? – повторил Ришелье. – Что это значит?
– Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия неполная, потому что дыхание ощущается, но спячка дошла до такой степени, что, повторяю, больная лишена всех чувств.
– Это очень странно! – высказал свое мнение Ришелье.
– Следовательно, – продолжал Фейдо де Марвиль, – мы можем разговаривать при ней, не боясь, что она услышит наши слова?
– Можете.
– Но сон ее может прекратиться?
– Без сомнения. Я не удивлюсь, если через несколько минут она раскроет глаза и произнесет какие-то слова, но глаза ее не будут видеть, а слова не будут иметь никакого смысла.
– Сколько времени может продолжаться эта летаргия? – спросил Ришелье.
– Трудно сказать. Приступ летаргии произошел в силу исключительных обстоятельств, и я не могу сказать ничего определенного. Потеря крови истощила силы, и я не хочу употреблять обычные средства, чтобы привести ее в чувства. С другой стороны, немедленное и даже естественное пробуждение от этого сна может вызвать смерть, и смерть скоропостижную: больная может раскрыть глаза и в ту же минуту скончаться.
– Боже мой! – сказала Кино, сложив руки.
– Продолжительная летаргия, давая телу полный покой и снимая нервное напряжение, является необходимой для спасения больной.
– Неужели?
– Да. Все зависит от пробуждения. Если за пробуждением не последует немедленной смерти – больная будет спасена.
– А по вашему мнению, что случится, доктор?
– Я не знаю.
– Итак, я не могу ни сам говорить с нею, ни заставить ее говорить?
– Нет.
– Составьте протокол, доктор, а герцог окажет вам честь подписать его как свидетель.
– Охотно! – сказал Ришелье.
– Будет ужасно, если девушка умрет, не дав никаких показаний об ужасном преступлении, жертвой которого она стала, – сказал Фейдо де Марвиль.
– Без сомнения; и это вполне может случиться.
– Однако надо произвести следствие. Вы мне сказали все, что знали? – обратился он к герцогу.
– Абсолютно все, – отвечал Ришелье. – Моя память мне ни в чем не изменила. Вот как было дело.
Ришелье рассказал все подробности. Фейдо, выслушав герцога, обратился к Кино:
– Помните ли вы все, что говорил герцог?
– Да, только я считаю нужным прибавить еще кое-что.
– Будьте так любезны.
