Алекс Брандт - Багровый молот
Хаан молчит, когда доминиканец дочитывает приговор. Молчит, когда его приковывают цепями к столбу. Молчит, когда пламя поднимается вверх от подножия пирамиды, и скрюченные пальцы огня с яростным ревом вцепляются ему в волосы. Он исчезает в огне тлеющей головешкой, но потом, когда костер догорает и вместо величественной пирамиды остается лишь горстка углей, тогда…
Это видение — не случайность. Георг Хаан — ключ ко всему. Его ладонь рассыпает семена зла в бамбергских землях. Его хитрость, его изворотливый ум, его лживый язык защищают ведьм от законной расправы. Можно без конца уничтожать воинов тьмы — их полководец будет посылать в бой все новые и новые легионы. Не будет конца неурожаям, болезням, внезапным смертям… Зачем колдуну яд, зачем кинжал ночного убийцы, зачем стрела, покоящаяся на арбалетном ложе? Власть над всеми земными стихиями куда мощнее и куда опаснее.
Недавно он нашел в своем кабинете рваный клочок бумаги. Чернила смазались, и написанные на бумаге слова нельзя было разобрать. Но он знал, что это слова заклинаний. Кусочек бумаги специально подброшен к нему. Разве это не знак, не напоминание о постоянной угрозе, нависшей над его головой? И разве угроза смерти не есть нечто куда более страшное, чем сама смерть? Дионисий, жестокий тиран Сиракуз, прекрасно понимал это, заставив своего вельможу весь день сидеть под подвешенным на нитке острым мечом[34].
Сейчас они хотят уничтожить его при помощи кусочка бумаги, исписанного заклятиями. Сотая или тысячная попытка, которым он уже устал вести счет. Две недели назад, когда он подходил к церкви Святого Мартина, над ним пролетела черная птица, и в ту же секунду он почувствовал дикую, невообразимую боль, как будто его голову насквозь проткнули раскаленным прутом. Кто знает, что стало бы с ним, если б святые стены не находились рядом и его не исцелила исступленная, идущая от сердца молитва?
Князь-епископ считает, что его, Фёрнера, желание избавиться от канцлера происходит лишь из желания отомстить сопернику. Но его сиятельство никогда не понимал той великой борьбы, которая происходит сейчас в землях Франконии. Иоганна Георга интересуют не души ведьм, а их карманы и сундуки. Ведовские процессы давно стали для него чем-то вроде шахты, щедрого золотоносного рудника, где драгоценный металл извлекают не сверла, не тяжелые молоты, а пропитанный смолою и человеческим криком огонь.
Викарий сидел с закрытыми глазами, и его тонкие белые пальцы яростно комкали влажный платок.
Фон Дорнхайм никогда не думал ни о чем, кроме власти, кроме удовлетворения своих низких желаний. Пьянство, охота на диких зверей, страсть к убийству и крови — а ведь кровь нечиста! Смазливые служанки, которых приводят к нему чуть ли не каждую неделю — его сиятельство любит дородных и крепких, говорит со смешком: «Худая подо мной треснет». Человек, а тем паче священник, который не может справиться с желаниями своего тела, — чем отличается от животного?
Уже давно в присутствии князя-епископа викарий не испытывал ничего, кроме отвращения. Физического отвращения. Неряшливость князя-епископа, его нарочитая грубость, непристойные шутки, комочки свиного жира, застревающие в его бороде — густые и белые, как плевки. Все это было ему отвратительно. Каждая аудиенция у фон Дорнхайма была для него пыткой. А с некоторых пор Иоганн Георг стал открыто издеваться над ним. Издеваться над его белой кожей, над крепким здоровьем, над способностью ночи напролет работать, не покидая своего кабинета. Но ведь это и было его целью; и то, что он в без малого шестьдесят лет способен работать истовей многих молодых чиновников, свидетельствует о правильности избранного им пути. Он всегда безукоризненно одевался: одежда простая, скромная, но всегда вычищенная и выглаженная, ни единой складки, ни единого пятнышка. Он следил за своими руками, каждую неделю цирюльник аккуратно подстригал ему бороду и усы. У него был личный врач, который ставил ему пиявки, готовил специальную мазь для кожи лица и рук. Викарий не терпел ощущения грязи на коже, не терпел чернильных пятен на подушечках пальцев, пыли на корешках книг. В его кабинете всегда стоял кувшин с подогретой водой и медный таз, в котором он каждые полчаса ополаскивал руки.
Священник должен быть образцом для собственной паствы. Образцом не только духовным, но и телесным. Его аккуратность должна служить зримым примером его превосходства над грязными и распущенными прихожанами. При этом Фёрнер никогда не признавал истязания плоти, цепей, надетых на тело, спанья на голых промерзших досках, еды, состоявшей из кореньев и черствого хлеба. Только глупые фанатики, чей разум помутился и отдалился от Бога, могут верить в то, что, истязая себя, они становятся чище. Что за глупость, что за безумие! Человек создан по образу и подобию Божьему, его тело создано Господом. Человеку не позволено портить, коверкать, уродовать Божье творение. Разве Иисус призывал к умерщвлению плоти?
Шуршание колес, их негромкий стук сменились оглушительным грохотом. Карета въехала в город.
Мысли викария снова вернулись к Георгу Хаану. Без сомнения, этот человек стоит за всем, что происходит в Бамберге. Но он слишком сильный и серьезный противник, чтобы его можно было одолеть одним ударом. О, нет! Здесь подойдет лишь долгая, упорная осада наподобие той, которая позволила Амброзио Спиноле покорить неприступную Бреду и положить ее к ногам испанского короля[35].
Лицо викария прояснилось. Скупая улыбка проступила на бледных губах.
Женщина. Через нее зло пришло в этот мир. Посредством нее сатана отравляет души людей. И рядом с канцлером тоже находится женщина, при помощи которой князь тьмы присматривает за своим слугой, при помощи которой удерживает его в своей власти. Женщина, женщина, женщина…
Что бы ни говорили про него, женоненавистником Фёрнер никогда не был. В каждой из них — будь то простая служанка на улице или же обвиняемая в тюремном подвале — он пытался разглядеть что-то светлое. Женщина — существо порочное, слабое, похотливое и неискреннее. Но при всем этом она — создание Божье. Божественный Свет теплится и в ее слабой душе.
Однажды ему пришлось допрашивать молодую девушку, которую обвиняли в том, что она вызывала бурю, подложив в деревенский колодец пучок сгнивших листьев шалфея. Когда ее раздели догола, обрили и подвесили, приготовив к порке кнутом, Фёрнер испытал сильнейшее искушение плоти. Полное, крепкое тело, фон Дорнхайму такая понравилась бы. Маленькие груди, льняные длинные волосы, широкие бедра. После часового допроса она не призналась, потеряла сознание. На следующий день он еще раз поговорил с ней. И приказал отпустить.
