Роберт Паль - И на земле и над землей
С той поры, как тот вернулся из Империи, они очень сблизились. Может уже слюбились. И это было бы хорошо, если бы глупое сердце при мысли об этом не плакало горькими слезами.
Глава одиннадцатая
Годы странствий сильно порушили здоровье Заряна. Не странствия сами по себе и не годы, а то, что пришлось пережить. Когда наступало некоторое облегчение, он говорил и об этом. Но очень коротко, бегло, откладывая подробности на потом.
Между собой Ягила, Добрец и Блага договорились ничем плохим не тревожить отца. Умолчать даже о том, что не стало его среднего сына и что сурожцы покидают родные края. Человеку и так плохо, Мара уже за порогом стоит, того и гляди в Навь уведет. Зачем усугублять его боли и страдания?
Из его скупых, случайно оброненных слов они узнали, что отец побывал у полян и в их Киеве. Отметил, что уж очень возносятся эти поляне, кичась своими великими предками — Орием, Кием, Кисеком, будто те только их пращуры, а не всех русичей. Окрестные славяне для них чуть ли не дикари.
О Северской земле сказал тоже очень мало, но с похвалой. Мол, городов у них много, больших поселений, разных дел мастеров. Но излишне горячи. Не надо бы им с полянами за первенство тягаться, если Русь единую иметь хотим.
Когда был у живущих по Pa-реке угров, напал хазарский отряд. Селение пожгли, людей и его вместе с ними угнали в полон, увезли за Фарсийское море и продали.
Целый год месил глину, лепил кирпичи, строил.
Потом его опять продали, это уже у ириан. У одного хозяина пас скот, у другого — снова продали! — копал каналы, чтобы вода на поля шла, опять лепил кирпичи.
Потом с караванами ходил в Сирию. Там снова продали. Грузил в порту корабли. Бежал. Нанялся матросом к торговцу из Венеции.
Из Венеции перебрался к венедам на краю моря. Во многих их городах побывал. На пути к дому опять повязали. И хорошо, что повели не в Херсонес, а в Сурож. В Херсонесе Ягилы бы не было…
Вот такое выпало ему странствие. Оттого и длилось целых семь лет. Оттого и Мара за порогом стоит, с ноги на ногу переминается, в Навь торопит.
Ягила уже стал подумывать о домовине для отца, как вдруг тот поднялся. Сам вышел в сад, полакомился малиной и черешней, посидел в тенечке у крыльца. Вместе с Ягилой вознес хвалу Даждьбогу, выпил сурицы и стал рассказывать. Да так живо, горячо, с такими подробностями, что Ягиле вдруг показалось, что все это он видел сам. Сам побывал в тех далеких странах, о которых прежде доводилось лишь слышать.
Вот у самого гирла Pa-реки, там, где она делится на несколько широких протоков, стоит столица Хазарского каганата город Итиль. Прежде Ягиле думалось, что это просто скопище кочевнических юрт, а выходит, это большой город с прекрасными каменными дворцами вельмож, купцов и чиновников с садами и бассейнами. Дворец самого кагана находится на одном из островов, куда доступ даже почтенных людей почти невозможен. Это целый городок, и любоваться им можно только издали.
Лет сто назад хазарские каганы приняли новую, иудейскую веру. Если прежде при них находилась свита из князей тюркской династии Ашинов, то теперь это иудейские финансисты, купцы, военачальники и государственные чиновники. И уже не при кагане, а при царе-иудее, который стал главным лицом в стране. Кагана же они сохранили лишь для вида, потому что население привыкло к этой династии, училось у своих союзников тюрков воевать, ходило с ними в походы, делило славу побед и трофеи.
Прежде хазары не платили налогов, каган удовлетворялся данью с покоренных народов и военной добычей. Теперь же налоговое ярмо легло на всех. Вместо народного ополчения появилась профессиональная наемная армия. Недовольные такими преобразованиями тюркские князья и их дружины взялись за мечи. Разгорелась ожесточенная гражданская война, в результате чего тюрки были частично истреблены, частично ушли к мадьярам, с которыми новая хазарская власть тоже крупно повздорила.
Прошло совсем немного времени — и сильная военная держава превратилась в еще более сильное торговое государство. Воспользовавшись тем, что бесконечные войны с Халифатом прервали Великий Шелковый путь через южные страны, новые хазары проложили его севернее через свои земли и контролировали вплоть до земли франков. А это — немалые деньги.
Большие умельцы набивать свою казну, они создали целую систему, работавшую в условиях разобщенности соседних племен безотказно. С войнами не спешили. Первыми в новые места шли купцы, «знающие путь». Где подарками и подкупом, а где и угрозами они внедрялись в жизнь соседей, будь то северяне, вятичи, мурома, меря или здешние болгары. Следом, если требовалось, двигались наемники. Вскоре вокруг Хазарии не осталось ни одного свободного народа.
Когда на востоке опять начались войны и великий путь со знаменитым китайским шелком вновь пресекся, хазарские купцы и финансисты нашли для себя новый источник золота — торговлю «живым товаром», рабами. Теперь в Итиль шли обозы не только с пушниной, медом, «рыбьим зубом», но и с людьми, которых на восточных невольничьих рынках называли «товаром аль-Хазари».
Исчезла и прежняя веротерпимость Хазарии. Новые цари ее изгнали сначала христиан, потом последователей пророка Мухаммеда, а там принялись и за возносящих свои молитвы к Небу-Тенгри — огузов и печенегов.
— И как нам жить с таким соседом? — прервал отца Добрец. — Как раздавить сего мизгиря?[23]
— Всему свое время, сыне, — обронил отец Зарян и, торопясь, продолжал свой рассказ: — Вы ведь знаете, что славяне, кимры, скифы, сарматы, саки, ириане-иранцы, хинды, большой рассеявшийся народ хети[24] — братья от одной матери. Однако одно дело знать, другое — прикоснуться слухом, очами, сердцем…
Случилось Заряну попасть в дом одного состоятельного хозяина перса — вместе с еще одним рабом строил ему в саду летний дом. Хозяин часто приходил посмотреть, как продвигается их работа, и подолгу проводил время в саду. Иногда к нему наведывался его приятель из рода хиндов, они отдыхали за шахматной доской.
По всему, оба они были мужи ученые. Игра для них была лишь поводом для встречи, а встреча — для ученых бесед. Что такое шахматы, Зарян уже знал, и не они были для него интересны. Куда больше его занимала их речь, пересыпанная массой знакомых слов. Причем слов из его родного языка.
Как-то, заметив, что раб прислушивается к их разговору, хозяин заинтересовался, спросил:
— Ты что, аль-Хазари, понимаешь нашу речь? О чем мы говорим?
— Мне очень приятно, господин, — признался он, — что вы беседуете о наших богах. Ведь Индра, Вышень, Кришна — и наши боги.
