Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи
Я успешно пересдал последнюю, пятую часть своего экзамена на военного пилота через неделю после той аварии в Конопиште и должным образом получил патент морского летчика. Первая балканская война достигла полного хаотического размаха, так что по указанию эрцгерцога я направился в залив Каттаро, чтобы опробовать одно из недавних приобретений имперских кригсмарине [10] - Французскую летающую лодку «Доннэ-Левек». Австрия официально оставалась нейтральной, так что мои полеты вдоль черногорского побережья носили чисто наблюдательный характер.
Но я до сих пор помню те утренние вылеты из залива Теодо: набор высоты кругами в потоках холодного воздуха, когда заснеженные вершины Ловчена начинают освещать первые лучи восходящего зимнего солнца, играя такими красками, что и вообразить невозможно. Однажды я в течение двадцати минут кружил в воздухе и наблюдал, как турецкий крейсер «Хамидие» обстреливает черногорские позиции к югу от Антибари. В целом, возвращаясь обратно к Бельведеру, обязанности не сильно меня обременяли.
Поэтому впервые за все время я получил возможность изучить нашу великую столицу, которую ранее посещал только проездом на пару дней. Ах, старая Вена: думаю, нет во всем мире города, воспоминания о котором вызывали бы столь крайние проявления любви и ненависти. В последующие годы тысячи приторно-слащавых популярных песен и третьеразрядных фильмов изображали её как волшебное царство веселья, музыки и смеха.
Точно так же библиотечные полки полны воспоминаний и научных статей, описывающих её унылые туберкулезные трущобы и национализм, что кровоточил изнутри, душные, тесные меблированные комнатушки, стайки проституток на Рингштрассе и философов из кофеен, туманно рассуждавших об окончательном решении еврейского вопроса.
Но я видел город в те годы. И хотя канализация действительно была отвратительной, имперский парламент еще хуже, а сифилис являлся такой же местной достопримечательностью, как и яблочный штрудель, я до сих пор считаю, что для молодого человека вроде меня жизнь в имперской столице в период затишья перед мировой войной можно сравнить почти с раем, насколько это вообще достижимо на земле. Вена в те годы не походила на простоватый эдвардианский Лондон, а была бесконечно увлекательной и шумной.
Город прочно встал на якорь в самом центре Европы, но я обнаружил, что жизнь в нем удивительно напоминает моё первое путешествие на морском корабле, когда мне исполнилось лет одиннадцать: то же самое странное, довольно тревожное ощущение, когда идешь по палубе и обнаруживаешь, поставив ногу, что доски палубы уже не совсем там, где ожидаешь. Внешне - немецкая столица, но три четверти населения чехи, поляки, венгры или итальянцы, в лучшем случае - первое поколение немецкоговорящих.
Актеры в «Бургтеатер» [11] установили мировую норму для разговорного немецкого языка. Когда люди на улице спрашивали, как куда-то пройти, часто трудно было определить, на каком языке обращаются, не говоря уже о том, про что именно говорилось. В столице самой закоснелой, мумифицировавшейся бюрократии в Европе в те годы все еще обитали небольшие кучки ученых, философов и художников, которые занимались созиданием современного мира в каждой области, от ядерной физики до психологии и от экономики до музыки. Это полностью игнорировалось самими венцами, дремавшими в своём удобном маленьком коконе вальсов и взбитых сливок, лишь бы ничто и никогда не нарушало их бычьего спокойствия.
В городе имелось несколько европейских, весьма смелых современных общественных зданий, электрические трамваи и автобусы, одна из лучших городских железных дорог в мире. Общественное водоснабжение было таким превосходным, что вытекающую из кранов воду хоть разливай по бутылкам и продавай как минералку где угодно.
Но в городе гораздо сильнее чувствовалась атмосфера Балкан, чем западной Европы. Посиживая в кафе на улице, наблюдаешь за толпами в шляпах-котелках, шляпках со страусиными перьями на Мариахильферштрассе, неотличимых от тех, что на Оксфорд-стрит в Лондоне или Унтер-ден-Линден в Берлине. Потом вдруг видишь одетого в овчину словацкого пастуха или моравскую няньку в короткой плиссированной юбке и ярко вышитом корсаже; или взвод боснийских пехотинцев в красных фесках, марширующих по дороге в казармы; или даже (если очень повезло и это раннее утро) кухарку из Герцеговины, возвращающуюся с рынка Нашмаркт с покупками в удерживаемой на голове корзине.
Но город не был тихим, спокойным, теплым местом, как считалось. Вена была серой и закопчённой, постоянно обдуваемой ветрами - или холодным песчаным северо-восточным ветром с равнин Моравии, или липким, раздражающим ветром, дующим со стороны Альп и вызывающим эпидемии самоубийств, что являлось этакой особенностью местной жизни.
Для меня же Вена была местом, которое могло внезапно взволновать сердце: неожиданно, когда выглядываешь снежным утром из окон нового Хофбурга на панораму Рингштрассе - театральный блеск выглядит еще привлекательнее из-за шизофренической неспособности точно понять, какое он произведет впечатление на наблюдателя - поддельной немецкой готики или классической архитектуры, или той странной охристой версии неоренессанса, отличавшей общественные здания всей монархии.
Пока я был в Вене, с заключительным триумфальным размахом шло завершение проекта Рингштрассе: большая напыщенная псевдобарочная громадина нового Военного министерства в конце улицы Штубенринг, с гигантским двуглавым орлом, опасно взгромоздившемся на парапете, как будто он собирается обрушиться на тротуар. Под ним на архитраве [12] с целью удивить потомков огромными метровыми буквами помпезно выложена дата: 1413 год. Всё это было создано, чтобы произвести впечатление.
И должен признать, это было весьма внушительно для случайного наблюдателя; никогда при Габсбургах Австрия не выглядела такой уверенной и энергичной, как в те годы. Полагаю, я стал свидетелем последнего при старой монархии большого военного парада по Рингштрассе, если мне не изменяет память в октябре 1913 года, в годовщину столетия битвы под Лейпцигом.
Даже сейчас я все еще вижу, как участники парада маршируют мимо меня, под черно-желтыми флагами с орлом течет река темно-синих и серых мундиров, горит медь полковых оркестров. Солдаты старой имперской армии с винтовками на плечах и зелеными веточками пихты в киверах: немцы, мадьяры, чехи и словенцы движутся мимо сутулого старика в зеленой шляпе с пером, отдавая приветствие перед памятником Шварценбергу [13].
