Елена Арсеньева - Русские куртизанки
Вот именно, животные или даже насекомые! Надежда вспомнила, как ее фрау учительница естественной истории (она получила хорошее домашнее образование) рассказывала, что среди животных очень часты les crimes de passion, преступления по страсти. Самки-воительницы муравьев породы formika rubifarbis часто приходят в такую ярость, что набрасываются и кусают других самок, личинок и муравьих-рабынь, которые стараются их успокоить и крепко держат до тех пор, пока припадок гнева не минует. Эта Луиза была на шаг от того, чтобы совершить это самое crime de passion, жертвой которого пала бы она, Надежда!
Надежда не помнила, как очутилась дома, как взбежала в детскую. Здесь мирно горел ночник, нянька дремала на топчане, трехлетняя Оленька спала в своей кроватке. Надежда мгновение постояла, пытаясь отдышаться, нервно потирая ледяные от волнения руки, потом вышла. Ужасно хотелось броситься к себе в будуар, отсидеться там, но нельзя, нельзя, нужно идти к гостям!
Входя в залу, бросила мимолетный взгляд в зеркало. Щеки горели, словно нахлестанные, словно Луиза Деманш все же достигла цели. Но все же Надежда была хороша, чертовски хороша! Как бы ни ярилась эта вульгарная французская дура, яблоко раздора по имени «Александр Сухово-Кобылин» достанется не ей, а прекрасной тигрице (вот именно — тигрице, а не кошке!) Надежде Нарышкиной!
И она вошла в залу, как никогда, уверенная в себе, своей красоте и неотразимости. И если бы в эту минуту некто всеведущий шепнул ей в ухо, что она никогда больше не увидит своего любовника, более того — не захочет его видеть, будет избегать встреч с ним истовее, чем черт избегает ладана, и причиной этого станет не что иное, как crime de passion, Надежда была бы страшно изумлена и, конечно, не поверила бы этому прорицателю.
А зря…
Бал закончился, как и подобает, уже под утро. Нарышкины до обеда отсыпались, потом принимали барона Кнорринга с супругой. При родителях Надежда с успехом исполняла роль счастливой жены и матери. А в общем-то, это было игрой лишь наполовину: дочь свою она и впрямь обожала и ни за какие блага в мире не согласилась бы расстаться с ней. Иван Федорович и Ольга Федоровна умиленно взирали на дочь и внучку, про себя благодаря Бога, что их шалое дитя наконец-то образумилось. Что и говорить, Надежда с юных лет задала им немало хлопот. Как, откуда в девочке, рожденной и воспитанной в образцовой семье, поселился этакий бес чувственности, не могли понять ни отец, ни мать. Никто в роду Кноррингов и Белешовых (такова была девичья фамилия Ольги Федоровны) особенной пылкостью не отличался, однако Надежда… о таких, как она, и сказано: мол, камень способна искусить! Может, подкидыш? Ведь и внешне ни в мать, ни в отца, блекло-белесых, бледно-голубоглазых. Рыжая коса, изумрудные очи, стать Венеры, повадки Фрины… Порою отец с матерью за голову хватались! Были минуты, когда они готовы были сдать единственную дочь на перевоспитание в монастырь, однако опасались, что и там обворожительная кокетка найдет выход своим греховным наклонностям. Про монастыри… про монастыри много чего болтают, как мужские, так и женские, как католические, так и православные. Нет уж, лучше построже следить за баловницей, приставить к ней дуэнью-бонну-мадаму-гувернантку-фрау, и не одну, а как минимум трех, да постарше, да поуродливей, да посуровей! Больше всего Кнорринги боялись, что слухи о сластолюбии юной баронески, которая не пропустила ни одного из своих преподавателей-мужчин (именно поэтому с некоторых пор ее учителями были только особы дамского пола), ни одного смазливого лакея и давно бы лишилась девственности, сильно испортят репутацию, когда бы… когда бы не была столь же расчетлива, сколь и сластолюбива. Поняв сущность натуры своей дочери (чистейшей воды Манон Леско, куртизанка по натуре!), барон Кнорринг, призвав на помощь всю свою остзейскую выдержку, спокойно заявил: или Надежда себя блюдет, как подобает девице из хорошей семьи, или… или отец лишает ее наследства, еще при жизни переведя все капиталы на содержание исправительных домов для заблудших девиц.
— Тогда выдайте меня поскорей замуж! — возопила неистовая Наденька, давясь злыми слезами.
— Выдам за первого же, кто посватается! — посулил отец, не забыв уточнить после паузы: — За первого же приличного человека.
Судьба распорядилась так, чтобы этим человеком оказался Александр Григорьевич Нарышкин, губернский секретарь, мужчина в годах, а значит, как показалось Кноррингу, вполне способный держать в узде молоденькую проказницу. Разумеется, барон умолчал о чрезмерной пылкости Наденьки, предоставив ее супругу возможность самому совершить приятное (или неприятное, это уж кому как, на вкус и цвет товарища нет!) открытие. Открытие оказалось приятным, и Надежда получила у господина Нарышкина полнейшее доверие или, выражаясь языком картежников, к которым принадлежал добрейший Александр Григорьевич, карт-бланш.
Как она этим доверием распорядилась, нам уже известно.
Итак, миновал этот день, а на другой, 9 ноября, к Надежде прибежала ее приятельница, Софья Сухово-Кобылина, модная художница, сестра небезызвестного Александра Васильевича, прибежала совершенно вне себя, безумная, рыдающая, и в ужасе прокричала, что ее любезный брат только что взят под стражу по подозрению в убийстве московской модистки и купчихи Луизы Симон-Деманш…
Надежда сама не знала, как она не грянулась в обморок сию же минуту, как эту весть услышала. Только присутствие мужа помогло собраться с силами. Впрочем, ее внезапной бледности никто не удивился — небось побледнеешь тут, узнав, что добрый приятель твоего мужа, известный сочинитель, который только вчера самозабвенно вальсировал на твоем балу, — хладнокровный убийца! Разумеется, Нарышкины в один голос уверяли Софью, что не верят, не верят вздорному обвинению, однако в глазах у Надежды так и стояло искаженное яростью лицо ее любовника, она так и видела Луизу в этом ее бархатном, с собольей оторочкой, салопчике, упавшую в угол кучей скомканного тряпья… Что, если она ударилась в ту минуту головой — и умерла? Что, если Надежда присутствовала при нечаянном убийстве? Или убийство свершилось минутой позже, когда Луиза все же нашла в себе силы подняться и намерилась броситься вслед за убежавшей соперницей, а Сухово-Кобылин снова ударил ее… да не кулаком, а чем-нибудь тяжелым, например, бронзовым шандалом, который стоял в его кабинете, ударил — и нечаянно убил. А потом…
Да-да, что было потом? И если Александр Васильевич в самом деле невзначай убил Луизу, что делал после? Отчего взят под стражу только сейчас? Или все это время не мог решиться обратиться в полицию? Или пытался… о Господи, вот ужас-то! — или пытался скрыть труп?! Или Луиза какое-то время была жива, а только теперь отдала Богу душу?
