Густав Эмар - Эль-Дорадо
В это время человек высокого роста вышел из упомянутой хижины; услышав шум, он приблизился к толпе, которая почтительно расступилась перед ним, и очутился перед капитао.
Последний тотчас узнал вождя пейягов, которого уже встречал прежде, когда разыскивал проводника.
Поклонившись по-индейски и остановив сразу с большим искусством непокорного коня, он соскочил на землю.
— Ай! — вскричал вождь, — гуакурский воин! Что же тут происходит?
— Я хотел только что остановить свою лошадь перед жилищем вождя, к которому у меня есть поручение, — отвечал Диего не смутясь, — как пекари ее испугал.
— Ероi! Мой брат ведь всадник гуакур, — сказал милостиво Емавиди, — лошадь усмирена, она не смеет теперь даже пошевельнуться. Как зовут моего брата?
— Великой Двуутробкой, — ответил Диего, поклонившись и кстати припомнив имя, которое ему дал Тару-Ниом.
— Мне известно имя моего брата. Это славный воин, я часто слыхал, как говорили о нем с похвалой; очень рад видеть его.
Капитао нашел нужным опять наклониться при этом лестном комплименте.
Емавиди продолжал:
— Мой брат много проехал, чтобы прибыть сюда; он примет гостеприимство вождя; пейяги любят гуакуров, они братья.
— Принимаю милостивое предложение предводителя, — отвечал капитао.
Емавиди-Шэмэ хлопнул в ладоши; прибежал невольник. Вождь приказал ему позаботиться о лошади. Он знаком велел удалиться толпе, собравшейся около его жилища, и ввел своего гостя в дом, дверь которого закрыл бычачьей кожей, чтобы избегнуть взглядов праздношатающихся, которые, несмотря на его повеление, не думали уходить.
Хижина вождя была просторна и хорошо проветрена; покои были устроены с редким умением; несколько грубых изделий, как-то: столов, скамеек и табуретов, составляло все ее украшение.
В отдаленном углу комнаты невольники работали под управлением жены вождя.
По знаку Емавиди она поспешно приблизилась, поздоровалась с чужим и предложила ему все, что она полагала нужным для его удобства.
Гостеприимство между индейцами — самый священный и ненарушимый закон.
Жену пейяга звали Pinia-Pai (Белая Звезда). Она была высокого роста и хорошо сложена; черты ее лица были тонки и обнаруживали ум, но они не были вполне прекрасны; выражение ее физиономии было кротко; ей казалось на вид не более двадцати двух или двадцати трех лет.
Одежда ее состояла из разноцветной с полосками материи, которая довольно узко обхватывала ее с груди до ног и была стянута в бедрах довольно широким, малинового цвета поясом, так называемым ayulate. У девушек этот пояс белого цвета и не снимается до замужества. Пиниа-Паи не была ни разрисована, ни татуирована; длинные черные ее волосы, заплетенные по бразильской моде, спускались почти до земли; металлические пластинки, повешенные на груди, закрывали ее наполовину, а в ушах висели широкие золотые полукруги; маленькие серебряные цилиндры, соединенные на концах друг с другом, окружали ее шею и образовывали род четок. В таком живописном наряде эта молодая женщина обладала пленительной красотой и должна была понравиться капитао, который как индеец уважал преимущественно красоту женщин его расы.
С почтительной поспешностью Белая Звезда в минуту подала на стол кушанья, которые отличались простотой, но предлагались в изобилии; они состояли только из фруктов, молочного кушанья, вареной рыбы и из сушеного на солнце мяса, поджаренного в угольях.
Диего по приглашению вождя охотно воспользовался импровизированным завтраком; он почувствовал сильную необходимость подкрепиться после ночи, проведенной в быстрой скачке через равнину.
Предводитель сам не принял никакого участия в еде, а усердно угощал своего посетителя, и капитан, аппетит которого, казалось, возрастал по мере того как он ел, нисколько не чванился.
К тому же, кроме чувствуемого им голода, Диего знал, что мало есть, когда приглашен самим вождем, считается у индейцев неуважением и даже презрением, а так как ему было необходимо снискать расположение начальника и сделать его своим другом, то он делал чрезвычайные усилия, чтобы поглотить сколько было возможно съестных припасов.
Однако, несмотря на все желание, наконец у него не хватило сил есть долее.
Емавиди-Шэмэ, наблюдавший за этою удалью, казалось, был восхищен ей; вместо пищеварительного средства он подал тогда табаку в длинной трубке из скатанных листьев пальмы, и они принялись курить, пуская безмолвно клубы дыма друг другу в лицо.
Как скоро присутствие ее не было нужно гостю, Белая Звезда скромно удалилась в другое отделение дома и сделала знак невольникам следовать ее примеру, чтобы дать возможность обоим индейцам свободно разговаривать между собою.
Однако прошло довольно много времени, а ни одного слова не было произнесено; натура индейцев созерцательна и очень сходна с жителями востока. Табак производит на них усыпительное действие; если он не совершенно погружает их в сон, то приводит их по крайней мере в восторженное состояние, полное сладких мечтаний, которые имеют много сходства с кейфом турок и арабов.
Емавиди-Шэмэ первый прервал молчание.
— Мой брат Великая Двуутробка послан ко мне с поручением от Тару-Ниома? — сказал он.
— Да, — отвечал Диего, тотчас же войдя опять в свою роль.
— Послание это касается только меня лично или же других предводителей и верховного совета?
— Я послан только к моему брату, Емавиди-Шэмэ.
— Ерой, моему брату угодно сейчас сообщить мне или, может быть, он хочет подождать и отдохнуть немного?
— Гуакурские воины не слабые женщины, — отвечал Диего, — скачка на лошади в продолжение нескольких часов не уменьшает их силы.
— Мой брат хорошо сказал; что он говорит, — правда; мои уши открыты, слова Тару-Ниома всегда радуют сердце его друга. Начальник гуакуров, без сомнения, дал моему брату какую-нибудь вещь, которая могла бы мне доказать справедливость его поручения.
— Тару-Ниом осторожен, — отвечал Диего, — он знает, что собаки Раи разрывают теперь священные земли гуакуров и пейягов, измена сопровождает их.
Отстегнув тогда пояс, он подал пейягу нож, который получил от Тару-Ниома.
— Вот, — сказал он, — кеайо Тару-Ниома, предводитель Емавиди-Шэмэ узнает ли его?
Начальник взял нож, внимательно осмотрел его и положил на стол.
— Я узнаю его, — сказал он, — мой брат может говорить, я верю ему.
Диего поклонился в знак благодарности, заткнул опять за пояс нож и начал:
— Вот слова Тару-Ниома; они запечатлены в сердце Великой Двуутробки; он не переменит из них ничего. Тару-Ниоми напоминает вождю пейягов его обещание; он спрашивает, действительно ли Емавиди-Шэмэ хочет сдержать его.
— Да, я сдержу обещание, данное мною моему брату, предводителю гуакуров; даже сегодня соберется верховный совет, а завтра военные пироги поднимутся по реке; я сам буду предводительствовать ими.
— Что хочет сказать мой брат? — спросил удивленный Диего, — я не понимаю его; не говорит ли он, что лодки поплывут вверх?
— Я действительно сказал это, — отвечал вождь.
— По какой причине мой брат хочет ехать в этом направлении?
— Чтобы помочь, как было условленно между нами, Тару-Ниому победить бледнолицых собак; разве начальник требует от меня исполнения не этого обещания?
— Слушайте слова вождя: Раи окружены моими воинами; бегство невозможно для них; они уже в отчаянии, почти умирают от голода, и пройдет не более трех солнц, когда караван будет в моих руках, пускай Емавиди-Шэмэ вспомнит о своем обещании.
— Ну! — прервал предводитель.
— Другие, более важные враги, — продолжал Диего невозмутимо, — угрожают нам в эту минуту и обращают на себя наше внимание.
— Так, стало быть, правда то, что сегодня же утром говорил мне один из моих разведчиков? — вскричал пейяг с дурно скрытым волнением.
— К несчастью, слишком справедливо, — холодно отвечал Диего, который ничего не знал о новой опасности, на которую намекал вождь, — только для того, чтобы уведомить вас об этом и принять с вами необходимые меры, то есть, — объяснил он, улыбаясь, — условиться с вами о том, что вам будет угодно предпринять против общей безопасности, послал меня Тару-Ниом к моему брату и велел немедленно уведомить себя о ваших намерениях, чтобы поддержать вас.
— Стало быть, белые со всех сторон вторгаются в наши земли?
— Да.
— Разве капитан Иохим Феррейра в самом деле выехал из Вилла-Беллы (Villa-Bella) во главе многочисленной военной экспедиции?
— На этот счет нет никакого сомнения, — отвечал решительно Диего, который только в первый раз услышал об этой экспедиции.
— И Тару-Ниом, — продолжал предводитель, — думает, что я должен препятствовать входу бледнолицых?
— Шесть тысяч воинов присоединятся к пейягам.
— Ведь более всего важно защищать вход в реку.
