Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1
— Благодарю вас за спасение моей жизни. Вы дали возможность осуществиться высшему желанию моей души — отомстить этим двоим! Я бы беспрекословно, без жалоб и сожалений, сошел в подземелье Санта Мадре, если бы не должен был оставаться на земле ради этой мести. Эта мысль не дала бы мне спокойно умереть! Отныне единственная цель моей жизни, высшее наслаждение души моей будет эта месть. Я жажду ее!
Дон Рамиро посмотрел на сидевшего перед ним цыгана — его бледное лицо и блестевшие злобой глаза выражали такую ненависть, какой дон Рамиро не ожидал от истощенного узника инквизиции. Аццо как будто заметил это.
— Вы еще обо мне услышите — не завтра, может быть, даже и не через год! Я хочу прежде собрать все силы ко дню моего мщения. А покуда я укреплюсь и закалюсь для этой работы и придумаю такие страшные и ужасные наказания и мучения, от которых сам буду содрогаться. Это мщение, ради которого я жертвую всей моей жизнью, будет моей отрадой!
— Ты мне нравишься, цыган. Но есть ли у тебя какое-нибудь убежище?
— Да, благородный дон, или, собственно говоря, нет! Но не расточайте более на меня вашей доброты и не подвергайтесь ради меня опасности. Мне не сидится долго в городе среди домов. Меня тянет в лес, в чащу, мне хочется свободно вздохнуть и собраться с силами, — говорил Аццо, — такова уж моя природа и ничто ее не изменит.
— Смотри, за тобой будут следить. Тебе бы не мешало позаботиться о хорошей лисьей норе, — заметил Рамиро.
— Прямо отсюда я отправляюсь к городским воротам, и тогда пусть ищут. Другой раз я к ним в руки не попадусь!
Один из стройных испанцев подошел к дону Рамиро и что-то шепотом сообщил ему.
— Способен ли ты, не мешкая, отправиться в путь? — спросил он цыгана.
— Да, благородный дон.
— Торопись же — шпионы инквизиции обыскивают улицы.
— Ничего, теперь довольно темно, от них можно ускользнуть. Еще раз благодарю вас, благородный дон. Дай Бог вам здоровья!
Аццо поднялся со скамейки, стоявшей под ликом Пресвятой Девы, и протянул руку дону Рамиро.
— Торопись! Правда, до ворот ты еще можешь рассчитывать на нашу помощь, но дальше тебе останутся только твои собственные силы, а они еще не окрепли. Будь же здоров!
Дон Рамиро пожал руку цыгана, спасенного от инквизиции, и мгновенно пропал в темноте. Аццо же пробирался по улицам с быстротой, на которую только были способны его слабые члены. Наконец, он дошел до ворот. Он направился к той стороне, в которой лежали развалины Теба, в надежде провести в этом месте конец ночи и утром разузнать, там ли еще живет ребенок Энрики. С того вечера, когда он увидал и узнал Марию, помешав преступлению Жозэ, которого он застиг врасплох, прошли годы страданий, укоротившие его жизнь. Теперь он опять свободен. Свежий лесной воздух живительно веял ему в лицо. В стороне лежало дальнее мирное строение. Наконец, он достиг густой тени деревьев.
Аццо радостно вскрикнул, забыв свою слабость и перенесенные мучения. Он опустился на мох, стал жадно вдыхать в себя живительный ароматный ночной воздух и вскоре почувствовал, как восстанавливались его силы.
После долгого заточения он крепко заснул в своем лесу. Проснувшись на заре, он увидал вокруг себя, вместо мокрых стен подземелья, шумящие деревья, ветви которых шептались с утренним ветерком. Бедный сын свободы, привыкший к могильной тьме, не мог наглядеться на красивые окрестности.
Когда солнце поднялось выше, он подошел к развалинам Теба. Ему хотелось разузнать, можно ли еще отыскать дочь Энрики и как она сюда попала. В первый раз маленькая Мария, услыхав произнесенное им имя ее матери, взглянула на него удивленными глазами и позвала Жуану. Он все еще недоумевал, теряясь в догадках, как девочка сюда попала и как она могла жить в этих стенах.
Прислушиваясь и оглядываясь с напряженным вниманием, он приблизился к тому месту, на котором тогда увидал милую Марию, но ничего не было видно, не раздавалось ни одного звука. Мертвая степь неприветливо лежала перед ним, поиски его были бесплодны, нигде не было видно следа человеческого существа.
С грустью уже собирался Аццо покинуть развалины, как вдруг из низкой отгороженной ее части вышла старая Жуана; увидев его, она хотела воротиться и позвать Фрацко, но, собравшись с духом, спросила у странно одетого незнакомца, что ему надо.
— Мне бы хотелось знать, — отвечал цыган, — живет ли в развалинах Теба Мария, дочь Энрики?
— Кто же вы такой и откуда знаете их имена? — спросила удивленная Жуана.
— Меня зовут Аццо, Энрика меня хорошо знает, я так давно ее ищу.
— Так вы, верно, тот цыган, о котором нам говорила Мария?
— Слава Богу, что вы меня, наконец, признали! Ну, а вы, должно быть, Жуана? Я тоже о вас слышал от ребенка Энрики.
— Напрасно вы здесь ищете нашу Марию, — сказала добрая старушка, — вам я могу открыть, где она теперь находится.
— С тех пор как я ее видел, она, должно быть, очень выросла и похорошела! Если бы Энрике удалось ее отыскать!
— Энрика и ее дочь живут вместе в глуши Меруецкого леса, вдали от большой дороги.
— Неужели это правда? Энрика и ее дочь опять соединены? — воскликнул Аццо, и его бледное лицо озарилось счастливой улыбкой. — Так я пойду скорее к ним.
— Они живут, — говорила Жуана, — в уединенной хижине дремучего леса, вместе со старухой Непардо, которая долго охраняла бедную женщину во время ее тяжких испытаний.
— Благодарю вас, сеньора, тысячу раз благодарю вас! Ничто не могло меня так обрадовать, как это известие! Теперь я должен поспешить к ним.
Жуана с удивлением посмотрела на цыгана: его черные глаза блестели, а бледные щеки пылали от радости.
— Поклонитесь им от Фрацко и Жуаны! — закричала она вслед уходящему и затем направилась к своему убежищу.
Только к вечеру достиг Аццо Меруецкой чащи и вскоре увидел между деревьями хижину старого Мартинеца.
Аццо почувствовал, что невыразимое счастье наполняет его душу, когда он увидел Энрику, выходившую из хижины.
— Неужели это вы, Аццо? Сколько доброго я от вас видела! Сколько времени защищали вы меня и держали у себя — неужели я могу вам отплатить тем же? Я была бы так счастлива. Как я рада вас видеть! Да воцарится Пресвятая Дева у нас с вашим приходом!
Цыган подошел к Энрике, молча взял ее за руку и в таком положении простоял несколько секунд. Казалось, он молился. Выражение ненависти, которое во время его продолжительного заточения глубоко запечатлелось на его диком, страдальческом лице, уступило место выражению кротости и добродушия.
В эту минуту он не чувствовал своих страданий, он даже забыл о своей мести и превратился в нежного и кроткого ребенка. С умоляющим взором, выходившим как бы из глубины его души, он как перед святой опустился на колени перед Энрикой и целовал ее платье и ноги.
![Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
