Джон Мастерс - Ночные гоцы
Посреди комнаты на полу трепетала смуглая девушка. На ней не было ни браслетов, ни развевающейся юбки, ни тесно прилегающего лифа. Ее нагое тело зашевелилось и по нему заскользили блики света. Притви Чанд продолжал спать. Остальных танцовщиц поглотил внешний мрак. Должно быть, где-то там, в темноте, они сплелись с солдатами или придворными, сплелись, как каменные изваяния в храмах — изваяния женщин, распростертых в объятиях многоруких богов, — сплелись навеки, вырезанные из одного камня.
Девушка вытянулась прямой напряженной стрелой. Через мгновение она уже изгибалась луком, луком с натянутой тетивой. Тетива ослабла — она превратилась в женщину, медленно извивающуюся в экстазе. Ее груди колебались в такт ее неуверенным, робким шагам, губы приоткрылись, а глаза были как у слепой. Она кружила вокруг него, ее бессильное трепетное тело все время оставалось в пределах досягаемости. Он протянул руки и схватил ее за ягодицы. Пальцы впились в податливую плоть.
Тяжело дыша и втягивая воздух ноздрями, он глубоко заглянул ей глаза. Ключ был спрятан в ней, не в нем. Пылай ее глаза бесстыдным огнем желания, он не смог бы остановиться, пока не утолил бы его. Она пошевелилась, и его пальцы напряглись. У нее были карие глаза, и в них стояла глухая стена пустоты.
Он тихо вздохнул и ослабил хватку. Славная девушка, милая славная девушка-стрела. Она сделала все, что могла. Он потрепал ее по ягодицам, улыбнулся и мягко оттолкнул от себя. После долгого изумленного колебания она улыбнулась и медленно, шаг за шагом, стала отступать назад, во мрак. Отпечаток ее образа сохранялся на сетчатке еще несколько мгновений — большие глаза, гладкие волосы, робкая улыбка и мелкие белые зубы. Притви Чанд продолжал спать.
Мелодия дутара спускалась вниз по лестнице звуков. В самом низу ритмы встретились в последний раз и растворились в тишине. Воротник рубашки давил горло. Он поднялся на ноги, осторожно вышел из комнаты, и по переходам поднялся на крышу крепости.
Повеяло прохладой. Дневные облака уже разошлись и над головой нависало сводом мерцающих огоньков чистое небо. Облокотившись на парапет, он закурил чируту,[25] следя глазами, как уплывает на север и тает среди звезд струйка дыма. По ночам ветер почти всегда дул с реки. Он рассматривал черную громаду крепости, припавшую к земле у его ног.
Первоначальное, совсем небольшое здание было построено в шестнадцатом веке, на самой заре Могольского владычества, одним из Раванов. К наружным укреплениям явно приложил руку французский инженер — Притви Чанд утверждал, что уже при другом Раване, в 1710 году, один из учеников Вобана[26] был приглашен перестроить крепость. Ее по очереди брали все снова и снова мараттхи, раджпуты, Моголы и, наконец, англичане. Уже пятьсот лет Раваны управляли из нее своими владениями: как самодержавные владыки, как наместники Моголов и данники мараттхов, и наконец как пленники и игрушка англичан. Их хватка то ослабевала, то усиливалась вновь, но никогда не исчезала совсем. Крепость продолжала жить вместе с ними. Рани по-прежнему давала аудиенции в огромном нижнем зале; по переходам по-прежнему сновали солдаты и слуги; и хотя сейчас темницы пустовали и населяли их только летучие мыши, но разные мелочи — запах аммиака, кучки обызвестковавшегося кала по углам — свидетельствовали, что еще недавно, может быть, только вчера или в прошлом месяце, в них были заключенные, и что они будут и впредь.
Но на самом деле крепость умирала — вся эта громада влачила призрачное существование. Родни медленно прошел по дорожке вдоль парапета и остановился у южного фасада, над гаремом. Фонтаны, когда-то услаждавшие скучающих женщин, высохли; мраморные беседки, выстроенные в подражание Эль Хадамайну,[27] обезлюдели. Князья умерли, былые споры улеглись. Вокруг него теснились толпы владык, бесследно исчезнувших в водоворотах истории и ныне лишенных всего, неподвластных времени. Каким великолепным сплетением шелка и стали все это было когда-то!
Он вздрогнул, ощутив костями веяние смерти, думая о древесных корнях, проросших сквозь каменную кладку, о листьях лилий и речных водорослях, которыми заросла вода у подножия бурого утеса. Прошло по меньшей мере пятьдесят лет с тех пор, как лодки с балдахинами последний раз увозили по реке раджу и его придворных. Теперь собаки то и дело бегали взад-вперед через калитку, проделанную в главных воротах, и задирали ноги под аркадами, а под северной стеной смердела помойка. Когда-то роскошные мундиры солдат личной охраны висели лохмотьями.
Очертания земли проступали густой чернотой на черном горизонте. Он смотрел, как мерцают караульные огни в его лагере, в миле вверх по течению.
Он никогда не разговаривал с нею по ночам, и сам не знал, почему ожидал ее прихода. Облокотившись на парапет, он повернул голову. Она была здесь — бледный овал лица в слабом сиянии золота и серебра. Сари окутывало ее плечи, в разделявшем черные волосы проборе светились звездочки, черные глаза были устремлены на него — и никогда еще они не казались ему такими огромными и выразительными. Губы выкрашены темной помадой, на лбу нарисован круглый красный знак касты, а на правой руке искоркой огня горит рубиновое кольцо. Он знал, что она вовсе не удивилась, застав его на крыше.
Она оперлась на парапет рядом с ним и, с минуту помолчав, мягко спросила:
— На что вы смотрите?
— На огни. Там мой лагерь.
Она непринужденным движением положила руку ему на рукав.
— Почему вы не позволяете мне поехать посмотреть на него? Это же мои владения. Я хочу знать, на что похож сипайский лагерь. Покажите мне его завтра — прошу вас.
Он улыбнулся и глубоко втянул дым в легкие.
— Нет, мадам. Этого я делать не стану.
Он почувствовал, как она на мгновение напряглась и тут же расслабилась. Она вздохнула, не убирая руку с его руки:
— Простите. Временами я забываю, что ваша английская Компания мне неподвластна. Но мне так хочется это знать. Я никогда не была ни в одном лагере — мне не позволяли. Когда в понедельник я отправлюсь на Кишанский водопад, это будет в первый раз. Расскажите мне о своем лагере.
На берегу реки светились во мраке огни, и он тоже уже был там. Лицом к воде выстроились в один ряд палатки, вдоль них ходили часовые; то и дело у Обезьяньего колодца вспыхивали ссоры обезьян; с того берега раздавался певучий кашель леопарда; солдаты спали. Вряд ли ее интересовало это. Он стал отвечать, делая перерывы между фразами. Она хорошо, хотя и чересчур правильно, говорила по-английски, и легко понимала английскую речь, только говорить надо было медленно.
