Висенте Бласко Ибаньес - В поисках Великого хана
Маэстре Кристобаль обещал королю найти новый путь в Индии. Его план состоял в том, чтобы направиться на запад, вместо того чтобы идти сперва вдоль берегов Африки, огибать мыс Доброй Надежды и опять следовать вдоль африканского побережья, добираясь таким длинным путем до начала Индий. Гораздо быстрее было бы пуститься по океану до самых восточных пределов Азии, до Сипанго и Катая (Японии и Китая), где побывал Марко Поло. Этот путь составляет семьсот лиг,[51] и поэтому придется потратить всего несколько недель, чтобы попасть в сердце страны, полной сокровищ. Акоста, выслушав планы этого мечтателя, проявил участие к его невзгодам и написал в Лиссабон своим друзьям, чтобы получить точные сведения обо всем, что там произошло. Оказалось, что португальский ученый двор, состоявший из самых выдающихся космографов, математиков и мореплавателей того времени, встретил с удивлением предложения Колона, видя, что они основаны на недопустимой научной ошибке. Не соблазняли они и новизной. За много лет до этого флорентийский ученый Паоло Тосканелли направил в письменном виде подобный же план некоему португальскому канонику, приближенному короля. Тосканелли ни-: когда не был в море и, несмотря на свое широкое образование, никогда не уделял особого внимания географии. К тому же, его семья, разбогатевшая во Флоренции на торговле пряностями, разорилась после того, как турки взяли Константинополь, и ученый с приближением старости заболел золотой лихорадкой своего века и увлекся поисками золотых россыпей и путей, по которым можно было бы доставлять на запад азиатские пряности.
Лиссабонская хунта узнала в предложении этого иностранца повторение уже забытого плана Тосканелли. Возможно, что им была присвоена также и карта морских путей, которую Паоло составил в своем скромном флорентийском убежище вдали от океана, движимый жаждой богатства, толкавшей его на самые заманчивые и дерзкие решения, составил без каких бы то ни было пособий, если не считать карт, выпущенных картографами Каталонии, Майорки и Венеции, которые по собственной прихоти заселяли морские просторы воображаемыми безымянными островами.
Исходной точкой плана Колона и плана Тосканелли, послужившего ему прообразом, явилась грубая ошибка в расчете. Только человек, совсем недавно и наспех нахватавшийся каких-то знаний, с тщеславием неуча, воображающего, что только он один прочитал те несколько книг, которые ему удалось одолеть, мог изобрести такую чудовищную географическую нелепость.
Всем была известна шаровидность земли, основа теорий Колона. Тогда уже не было ни одного образованного человека, который ставил бы под сомнение сферическую форму нашей планеты. В первые века христианства эта истина, установленная уже учеными древнего мира, была отвергнута. Путешественник Козьма Индикоплов[52] и другие географы из духовенства, жившие в тот мрачный период, который мы теперь называем ранним средневековьем, распространили нелепую мысль о том, что земля представляет собой плоский диск, вокруг которого вращается солнце, скрываясь под твердым куполом неба, по внутренней стороне которого скользят планеты.
Но XIII век явился началом позднего средневековья, предвестника Возрождения. Арабские географы вернули к жизни творения древности и снова провозгласили принцип шаровидности земли. Блаженный Августин и другие ученые первых веков христианства сомневались в этом, как и в существовании антиподов,[53] но за много сот лет до XV века магометане в своих академиях, евреи в своих синагогах и ученые монахи в своих монастырях уже отлично знали, что земля — шар. Великий арабский ученый Альфраган[54] еще в IX веке привел неопровержимые доводы, подтверждающие ее шаровидную форму.
Но лиссабонские ученые с возмущением увидели, что Колон в своем плане с детским легкомыслием преуменьшил объем земного шара. Все они делили землю на сто восемьдесят градусов, как Птолемей и Эвклид,[55] александрийские представители греко-египетской науки; так же поступали и арабские ученые. Величина градуса по Птолемею была меньшей, чем по Эвклиду, что сокращало объем земли, но далеко не так, как это получилось у Колона. Эвклид же, а вслед за ним большинство ученых того времени, исходили из большей протяженности градуса, и поэтому объем земли по их расчетам был приблизительно таким же, как его признает и современная нам наука.
Колон взял за основу размеры Альфрагана, но тот строил свои расчеты на арабских милях, которые превосходят итальянские по длине, а Колон, полагавший, что имеет дело с итальянскими, то есть значительно меньшими, с тщеславной уверенностью настаивал на своих неверных выводах из этой огромной географической ошибки. К тому же, он полагал, что земля состоит преимущественно из материков и что только седьмая часть ее занята морем.
Азия, увеличиваясь в его воображении, занимала большую часть земли, и всего несколько сотен лиг отделяли ее восточную оконечность от Португалии и Испании. Оставалось только плыть прямо на запад, чтобы через несколько недель открыть Индию.
Однако португальский король отказал этому фантазеру не столько из-за его научных заблуждений, сколько из-за его страсти к наживе. Король привык к тому, что португальские моряки, подвергая опасности свою жизнь ради географических открытий, искали скорее славы, чем выгоды. Все исследователи Африки действовали совершенно бескорыстно. Но для этого чужеземца научных интересов не существовало. Все делалось им с целью добиться богатства, власти и почета, и ему было безразлично, служить ли данной стране или отдать себя в распоряжение другой. Король решил, что имеет дело с сумасшедшим, когда услышал, что тот требует в награду за свою службу звание адмирала Океана, вице-короля и бессменного правителя стран, которые он откроет, с тем чтобы все эти звания перешли по наследству к его потомкам, как в королевском семействе. Это походило на основание королевской династии — династии Колонов — по ту сторону океана (те же безрассудные условия, на которые восемь лет спустя согласились король и королева Испании).
Как писали лекарю Акосте его лиссабонские друзья, этот проходимец был «человеком заносчивым», иначе говоря — весьма чванливым, считавшим, что знает больше всех, и не выносившим, когда возражали против его взглядов. Когда ученые советники короля отвергли его предложение, он объявил, что все они неучи, завидующие его превосходству. Так как ему долго не давали окончательного ответа на его предложения, — ибо в те времена полагалось обсуждать дела не спеша, — мнительный искатель приключений решил, что король и его приближенные умышленно задерживают его, а сами тем временем используют его сообщение; он подозревал, что они тайно отправили в океан каравеллу, чтобы проверить надежность его плана, и что эта каравелла, захваченная в пути бурей, вернулась, не достигнув земли. Поэтому они, не сумев украсть его идею, объявили ее негодной.
