Бенджамин Рошфор - Фанфан и Дюбарри
Казалось, первый тур закончился вничью, если принять в расчет разницу в возрасте соперников. Картуш сел, закрыл глаза и так начался второй тур. Авторитет и престиж Картуша опирались не только на его геркулесову силу, но прежде всего на то, что он был не просто бургундцем, а внуком того Картуша, что колесован был на Гревской площади в 1721 году. И вот теперь он с наслаждением рассказывал о своем деде, о его жизни и карьере, о его подвигах, грабежах, кражах, убийствах и о его мученической смерти. Долгую речь, произнесенную в почтительном молчании, он завершил так: — А ты кто такой? — и повернулся к Фанфану. — До моего роста ты, может, и дорастешь, но вот насчет предков… тут тебе, сопляк, пришлось бы родиться заново!
— Покажи ему ногу! — шепнул Гужон Фанфану и тот снял левый башмак, достал из кармана зеркальце, с которым именно из-за этого никогда не расставался, и каждому показал татуировку на своей стопе: угольник и слово "Эгалите". Поскольку кроме него читать тут никто не умел, он пояснил: — Это значит "Эгалите" — "Равенство".
Как у Картуша на его предках, престиж Фанфана в большей степени опирался на его татуировку; подействовало и на этот раз — в банде Картуша о таком и не слыхивали.
— Ты знаешь, что это означает? — спросил потрясенный Картуш.
— Конечно! — заявил Фанфан, понятия об этом не имевший. — Угольник представляет ложе королевы. "Эгалите" — значит равенство с королем. Мой дед спал с королевой и стал равен королю!
— С которой королевой? — спросил Картуш.
— Это я смогу раскрыть только в день своего восемнадцатилетия, ответил Фанфан. — Но скажу только тебе, это обещаю!
Так и прошел поединок двух главарей. Он мог бы кончиться заключением мира, но на деле не вышло ни мира, ни войны, поскольку оба главаря не виделись потом целых два года.
***
Предатель Пастенак не унимался. Раз он Фанфана предал, то считал должным того ненавидеть. Едва не лопнул от ярости, узнав, что встреча с Картушем не привела к капитуляции Фанфана. Напротив, после этого престиж Фанфана только вырос, и весть об этом долетела и до Пастенака. И это жгло огнем мерзкого урода, которому нечем было похвалиться и который не забыл, как проиграл Фанфану поединок: однажды зимой они соревновались, кто дальше пустит струю, и Фанфан не только превзошел всех, но и сумел выписать на снегу свое имя и ярость Пастенака ещё больше возросла, поскольку Пастенак писать не умел. Поэтому он взялся за затею, которая должна была стать страшным и окончательным уничтожением Фанфана и которая — скажем сразу — по счастливому стечению обстоятельств закончилась таким его триумфом, что Пастенак, узнав, позеленел от злости.
Произошло это так: на юго-восточном углу перекрестка рю Сен-Дени и рю де Ломбард стоял приют Святой Екатерины, основанный монахинями-августинками. Занимались они тем, что на три ночи предоставляли кров служанкам, лишившихся места, и было тех до шестидесяти. Ночлежка состояла из двух залов в подвале, один — с шестнадцатью огромными постелями, каждая на четверых девушек, другой — с пятью односпальными кроватями. Пастенак хорошо знал это место, потому что несколько месяцев мыл там полы — и именно там он приготовил ловушку, чтоб выставить Фанфана на посмешище и подорвать его престиж.
Уже два года Пастенак вынашивал подобные идеи, но та, последняя казалась лучше всех ещё и потому, что вызрела так поздно — ведь месть такое блюдо, что вкусней всего холодным!
Случай, причуды которого неисповедимы, привел к тому, что как-то раз утром (холодным и дождливым) Фанфан пришел взглянуть на странников из Иерусалима и у ворот приюта Гроба Господня столкнулся с Пастенаком. Нужно сказать, что Пастенак был рыж, но не веселого тона красной меди, а цвета прелой соломы, у него вечно текли сопли, он косил и к тому же, как все предатели, был лицемером. Но тут он кинулся с протянутой рукой к Фанфану. Сказал, что тот очень вырос и повзрослел, что было правдой. Тогда Фанфану было почти десять. Еще сказал Пастенак, что все былое забыто, что они вновь должны стать друзьями, короче говоря, сладкие речи так и лились из лягушачьего рта.
Выдать его мог лишь недобрый взгляд, но Фанфан, искренний по природе, и тем более только что прочитавший Плутархово "Жизнеописание", не был человеком подозрительным, и к тому же верил, что всем людям свойственно вести себя на манер греческих героев. Знай мы черные замыслы Пастенака, непременно предупредили бы Фанфана, но увы — что тот задумал, нам не ведомо. И, к несчастью, не было там ни Гужона, ни Святого Отца, ни Николя Безымянного, — никого из верных соратников Фанфана, чтоб разоблачить эту подлую личность.
У Святого Отца и Николя Безымянного настал час мучений — уже не чтения и письма, с этим они справились, но зато теперь в перерывах между визитами клиентов их матери-покровительницы им приходилось учиться счету! А что касается Гужона, тому отец — кулинар как раз вдалбливал в голову искусство приготовления паштетов, обильно награждая при этом пинками в зад.
Фанфан и Пастенак, уйдя от приюта Гроба Господня, разгуливали в толпе, хвастаясь своими похождениями. И так они оказались — при чем Фанфану и в голову не пришло, что это не случайно — перед приютом Святой Екатерины. Тут Пастенак остановился, судя по всему, погрузившись в мечты.
— Хотел бы я заполучить пять ливров, — вдруг сокрушенно произнес он, но слишком уж рискованно!
— Каких пять ливров? — насторожился Фанфан. — О чем речь?
— Ну, это идея Картуша! Такая шутка. Знаешь, мы в своей банде не только воруем, но и забавляемся! Подвергаемся всякими испытаниями, чтобы выяснить, кто из нас мужчина, а кто нет. На этой неделе Картуш заявил, что не отважусь я отрезать хвост коню гвардейца перед Тюильри. А я взял ножницы для стрижки живых изгородей, чик — и готово! И все наши были поблизости, чтоб убедиться, не наложу ли я в штаны — и, как видишь, я не наложил.
— Да, это ты отличился! — признал Фанфан.
— А ты бы смог?
— Надо будет подумать! Но почему ты не сказал, что за идея у Картуша?
— Попасть туда!
— В приют Святой Екатерины?
— Ну!
— Ничего интересного!
— Но ночью!
— Что-то украсть? В монастырях нельзя красть, кто это сделает, будет гореть в аду!
— Да не для кражи, а залезть в постель с девицами!
— Как это парень может влезть в женскую постель, да ещё у монахинь?
— А ты пошевели мозгами! Ну, например, одеться как девица! Но хоть Картуш и предлагал пять ливров, все отступились, и я тоже. Ведь если там схватят, то отправят в кутузку, и надолго, можешь мне поверить!
