Дарья Плещеева - Слепой секундант
История, которую поведал Фофаня, сильно отличалась от той, что Андрей услышал ночью в возке. Фофаня несся по улице босиком потому, что снял валяные сапоги и онучи, идя на дело. Ему казалось, что он знает все внутренности лавки, но туда притащили что-то новенькое, и оно повалилось на пол с превеликим грохотом. Если бы не Андреев возок — Фофаню бы схватили сторожа, сперва побили, потом сдали в управу благочиния, а там опять побили. Никакой жены у него никогда не было — была маруха, которую он делил с таким же незадачливым злоумышленником. Да и та уже говаривала, что убирался бы сожитель, не умеющий денег в дом принести, на все четыре стороны.
— Экий ты бесталанный, — сказал Андрей. — Вот что, дяденька, сделаем мы сейчас доброе дело — отпустим Фофаню на все четыре стороны.
— А что ж? Это дело милосердное, — согласился Еремей. — Прощать — надобно. Так ведь сегодня же кого-то другого обворует. По твоей, баринок разлюбезный, милости.
— Делай, что сказано, и ломоть хлеба на дорогу дай. Тимоша, проводи его до ворот.
— Век за вас, барин, молиться буду! — воскликнул Фофаня, грохнулся на колени и лбом об пол стукнулся, как перед образами. — Тут же и пойду! Возблагодарю!
Тимошка, очень недовольный, поднял и увел Фофаню.
— Еремей Павлович, одевайся живо и ступай за ним, — приказал тогда Андрей.
— И что?
— Коли пойдет в монастырский храм — и ты туда за ним. Когда из церкви вон пойдет — тут ты его хватай и обратно сюда тащи.
— А коли мимо церкви побежит и никакая служба ему не надобна?
— Ну тогда — пусть бежит. Невелика потеря…
Уходя, Еремей указал Тимошке взглядом на барина, что означало: не оставляй одного ни под каким видом, как бы чего не натворил. Тимошка делал все, что мог: стоял рядом, докладывал о столичных ценах на сено, солому и овес, о конском здоровье, о состоянии возка. Это не отвлекло Андрея от печальных мыслей, а под конец стало сильно раздражать, и он выслал кучера из комнаты с приказанием без спроса не входить.
Две смерти в один день — это даже для боевого офицера, потерявшего под Очаковом с дюжину сослуживцев, было многовато. Невеста и друг… Однако именно в таком подавленном состоянии он вдруг понял: все, что можно потерять, потеряно, и можно кидаться в атаку безбоязненно. Что там осталось — жизнь? Велика ли ей цена, если не исполнен долг секунданта, если не наказаны убийцы Катеньки. Да еще Акиньшин — его погубили те, по чьей милости погиб горячий Гриша, пропала бедная Машенька… Зрение не отвлечет рассудка, зрения нет. Мысль может летать в просторах и трудиться, как землекоп. И она, мысль, довольно скоро нашла способ сразиться с врагом, именуемый «ловушка».
Ловушки могли быть две. Первая — та богатая девица или дама, которую враг желал запугать судьбой Маши Беклешовой, чтобы стала посговорчивее. Эту особу следовало угадать и тщательно изучить, что вокруг нее происходит. Вторая — вторая… Ее очертания уже рисовались в Андреевой голове… Для удобства он дал ей имя. Представил он себе эту особу в виде паука, сидящего в центре огромной паутины; паука в бархатной маске, как будто тот собрался в маскарад. Пока маска не сорвана — пусть будет мусью Аноним!
Постучав, вошел Еремей. За шиворот он вел Фофаню.
— Да что ж такое? — жалобно взывал Фофаня. — Из храма Божия, яко татя полунощного, вытащили! На что я вам, люди добрые? Коли хотите полицейским трущам сдать — так хоть не мучайте! Отпустили, снова изловили!..
— Помолчи, — велел ему Еремей. — Так вот — он точно первым делом побежал в храм. Тот, монастырский. И там всех в изумление привел — таких кающихся грешников в храме, поди, и не видали.
— Так что ж, была тебе от Фофани душеспасительная польза? — осведомился Андрей. — Вот что — кликни-ка мне Тимошку. Пошлю его с поручением.
Поручение последовало такое — узнать в монастырском храме все, что можно, о святом Феофане, том, память которого весной, потому что Фофаня как-то проболтался, будто родился в Страстную седмицу. А когда станет ясно, о ком речь, хоть все столичные храмы обежать — а найти в церковной лавке его образ и, выменяв, принести.
— А с этим что делать? — спросил Еремей.
— Да в тот же чулан. И сам сторожи — не то додумается, как уйти в окошко. А он мне надобен.
Фофаня опустил глаза. Побег стал насущной необходимостью.
Сперва Фофаня ныл, то просился до ветра, то требовал хоть кус хлеба, то кружку воды, и разозлил Еремея. Еремей изругал его и более не обращал внимания на слезы и причитанья. Фофаня добился своего и основательно занялся окошком. Опыт лазания даже в очень узкие окошки у него имелся — он умел так сместить плечевые кости, что они проходили через дыру шириной куда менее полуаршина.
Однако Фофане опять не повезло — чуланная дверь отворилась, и Еремей уже привычным движением цапнул беглеца за шиворот.
— Ну что ты за нечистая сила?! Чтоб тя разнесло! Вот застрял бы и все себе в штанах поморозил! Пошли к барину!
Барин сидел, держа обеими руками небольшой образ — без рамы, без оклада. Рядом стоял гордый Тимошка. Ему удалось угодить Андрею.
— Вот ведь упрямый черт, — сказал, втаскивая Фофаню, Еремей. — Опять сбежать хотел.
— Ступай-ка сюда, Фофаня, — строго сказал Андрей. — Ты это меня переупрямить вздумал? Не на того напал. Погляди-ка — что это у меня?
Образ старого письма порядком потемнел, и Фофаня долго в него вглядывался. Еремей стоял рядом с подсвечником и приговаривал:
— Да он это, он, покровитель твой небесный, ишь, от стыда за тебя, поганца, весь помрачился!
— Признал? — спросил Андрей. — А теперь перед образом дай мне слово, что не уйдешь от меня самовольно и воровать будешь лишь с моего согласия…
— О Господи! — воскликнул Еремей и чуть не перекрестился подсвечником.
— …и коли обманешь, не я тебя покараю, а силы небесные!
На Фофаню жалко было глядеть:
— Барин добрый, на что я вам сдался?
— Присягай, присягай! — вдруг закричал Тимошка. — Крестись и землю ешь!
— Нет тут никакой земли!
— Сколько грязи с пола наскребешь — съешь! Не то к частному приставу сведем!
Никто не знал, как принимать присягу у вора, клясться на святом образе — тоже никому не доводилось. Наконец Андрей изобрел церемониал и сочинил клятву, начинавшуюся так: «Я, раб Божий Феофан Морковкин, вор и похититель…» В церемониал входило многократное целование образа и призывание Фофаней на свою голову страшных всевозможных кар, подсказанных Еремеем. Они вели свое происхождение от очаковской осады.
— Чтоб мне ноги ядром оторвано, — повторял вслед за Еремеем Фофаня, — чтоб мне ятаганом брюхо располосовало, чтоб мне мои бубенцы тупым ножом отпилили да на шею повесили…
