Этель Войнич - Овод (с иллюстрациями)
– Что вам нужно? – прервал его юноша.
Он стоял, держась за дверную ручку, и, словно затравленный зверь, переводил взгляд с брата на Джули. Но Джеймс был слишком туп, а Джули слишком разгневана, чтобы заметить этот взгляд.
Мистер Бёртон подставил жене стул и сел сам, аккуратно подтянув на коленях новые брюки.
– Мы с Джули, – начал он, – считаем своим долгом серьёзно поговорить с тобой…
– Сейчас я не могу выслушать вас. Мне… мне нехорошо. У меня болит голова… Вам придётся подождать.
Артур выговорил это странным, глухим голосом, то и дело запинаясь.
Джеймс с удивлением взглянул на него.
– Что с тобой? – спросил он тревожно, вспомнив, что Артур пришёл из очага заразы. – Надеюсь, ты не болен? По-моему, у тебя лихорадка.
– Пустяки! – резко оборвала его Джули. – Обычное комедиантство. Просто ему стыдно смотреть нам в глаза… Поди сюда, Артур, и сядь.
Артур медленно прошёл по комнате и опустился на край кровати.
– Ну? – произнёс он устало.
Мистер Бёртон откашлялся, пригладил и без того гладкую бороду и начал заранее подготовленную речь:
– Я считаю своим долгом… своим тяжким долгом поговорить с тобой о твоём весьма странном поведении и о твоих связях с… нарушителями закона, с бунтовщиками, с людьми сомнительной репутации. Я убеждён, что тобой руководило скорее легкомыслие, чем испорченность…
Он остановился.
– Ну? – снова сказал Артур.
– Так вот, я не хочу быть чрезмерно строгим, – продолжал Джеймс, невольно смягчаясь при виде той усталой безнадёжности, которая была во взгляде Артура. – Я готов допустить, что тебя совратили дурные товарищи, и охотно принимаю во внимание твою молодость, неопытность, легкомыслие и… впечатлительность, которую, боюсь, ты унаследовал от матери.
Артур медленно перевёл глаза на портрет матери, но продолжал молчать.
– Ты, конечно, поймёшь, – опять начал Джеймс, – что я не могу держать в своём доме человека, который обесчестил наше имя, пользовавшееся таким уважением.
– Ну? – повторил ещё раз Артур.
– Как! – крикнула Джули, с треском складывая свой веер и бросая его на колени. – Тебе нечего больше сказать, кроме этого «ну»?!
– Вы поступите так, как сочтёте нужным, – медленно ответил Артур. – Мне всё равно.
– Тебе все равно? – повторил Джеймс, поражённый этим ответом, а его жена со смехом поднялась со стула.
– Так тебе все равно!.. Ну, Джеймс, я надеюсь, теперь ты понимаешь, что благодарности нам ждать не приходится. Я предчувствовала, к чему приведёт снисходительность к католическим авантюристкам и к их…
– Тише, тише! Не надо об этом, милая.
– Глупости, Джеймс! Мы слишком долго сентиментальничали! И с кем – с каким-то незаконнорождённым ребёнком, втершимся в нашу семью! Пусть знает, кто была его мать! Почему мы должны заботиться о сыне католического попа? Вот – читай!
Она вынула из кармана помятый листок бумаги и швырнула его через стол Артуру. Он развернул листок и узнал почерк матери. Как показывала дата, письмо было написано за четыре месяца до его рождения. Это было признание, обращённое к мужу. Внизу стояли две подписи.
Артур медленно переводил глаза со строки на строку, пока не дошёл до конца страницы, где после нетвёрдых букв, написанных рукой его матери, стояла знакомая уверенная подпись: «Лоренцо Монтанелли». Несколько минут он смотрел на неё. Потом, не сказав ни слова, свернул листок и положил его на стол.
Джеймс поднялся и взял жену за руку:
– Ну, Джули, довольно, иди вниз. Уже поздно, а мне нужно переговорить с Артуром о делах, для тебя неинтересных.
Джули взглянула на мужа, потом на Артура, который молчал, опустив глаза.
– Он точно потерял рассудок, – пробормотала она.
Когда Джули, подобрав шлейф, вышла из комнаты, Джеймс затворил за ней дверь и вернулся к столу.
Артур сидел, как и раньше, не двигаясь и не говоря ни слова.
– Артур, – начал Джеймс более мягко, так как Джули уже не могла слышать его, – очень жаль, что всё так вышло. Ты мог бы и не знать этого. Но ничего не поделаешь. Мне приятно видеть, что ты держишься с таким самообладанием. Джули немного разволновалась… Женщины вообще… Но, оставим это, Я не хочу быть чрезмерно строгим…
Он замолчал, проверяя, какое впечатление произвела на Артура его мягкость, но Артур оставался по-прежнему неподвижным.
– Конечно, дорогой мой, это весьма печальная история, – продолжал Джеймс после паузы, – и самое лучшее не говорить о ней. Мой отец был настолько великодушен, что не развёлся с твоей матерью, когда она призналась ему в своём падении. Он только потребовал, чтобы человек, совративший её, сейчас же оставил Италию. Как ты знаешь, он отправился миссионером[25] в Китай. Лично я был против того, чтобы ты встречался с ним, когда он вернулся. Но мой отец разрешил ему заниматься с тобой, поставив единственным условием, чтобы он не пытался видеться с твоей матерью. Надо отдать им должное – они до конца оставались верны этому условию. Все это очень прискорбно, но…
Артур поднял голову. Его лицо было безжизненно, это была восковая маска.
– Не кажется ли в-вам, – проговорил он тихо и почему-то заикаясь, – что все это у-ди-ви-тельно забавно?
– Забавно? – Джеймс вместе со стулом отодвинулся от стола и, даже забыв рассердиться, о изумлённым видом посмотрел на Артура. – Забавно? Артур! Ты сошёл с ума!
Артур вдруг запрокинул голову и разразился неистовым хохотом.
– Артур! – воскликнул судовладелец, с достоинством поднимаясь со стула. – Твоё легкомыслие меня изумляет.
Вместо ответа послышался новый взрыв хохота, настолько безудержного, что Джеймс начал сомневаться, не было ли тут чего-нибудь большего, чем простое легкомыслие.
– Точно истеричная девица, – пробормотал он и, презрительно передёрнув плечами, нетерпеливо зашагал взад и вперёд по комнате. – Право, Артур, ты хуже Джули. Перестань смеяться! Не могу же я сидеть здесь целую ночь!
С таким же успехом он мог бы обратиться к распятию и попросить его сойти с пьедестала. Артур был глух к увещаниям. Он смеялся, смеялся, смеялся без конца.
– Это дико, – проговорил Джеймс, остановившись. – Ты, очевидно, слишком взволнован и не можешь рассуждать здраво. В таком случае, я не стану говорить с тобой о делах. Зайди ко мне утром после завтрака. А сейчас ложись лучше спать. Спокойной ночи!
Джеймс вышел, хлопнув дверью.
– Теперь предстоит сцена внизу, – бормотал он, спускаясь по лестнице. – И, полагаю, с истерикой.
