"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Ну, хоть не Тудор Телега, и то хлеб! – Мистина перекрестился, подражая Эльге и Торлейву, которые часто это проделывали у него на глазах.

Величана зажала себе рот, чтобы смехом не потревожить ребенка.

– Уж так он на нее поглядывал, никого другого, сдается, не замечал. Может ли такое быть, чтобы от любви жабу подложить?

– Другому жениху – может.

Мистина задумался. Вмешивать любовь в эти расчеты казалось глупым – но только глупец будет недооценивать одну из самых мощных сил, движущих людьми, а Мистина знал ее по собственному опыту.

Любовь? Так вся эта замятня – из-за любви? Немец с первой встречи на игрищах втрескался в Витляну и заплатил бабке, чтобы навела остуду между девушкой и другим женихом, а статочно, и вовсе сгубила этого другого?

Это могло случиться и никого не удивило бы, окажись на месте жабьего ловца какой-нибудь парень из своих – Грим, Буеслав Остроглядович, Девята, да хоть отрок Забойня, что мешки таскает на Подоле от пристани! Но немец, Оттонов посол! Можно было бы подумать как раз на Грима – жаб ловил на кучах именно он, – если бы Мистина не знал вполне надежно, что Грим нацелился на Правену, дочь Хрольва Стрелка, и до Витляны ему дела нет.

И при чем тут греческие письмена? Они для жабьего поклада вовсе не нужны, на Руси ворожеек и волхвит разных тысячи, и все они успешно творят свои дела, добрые и злые, даже не слышав о греческом письме. Значит, жаб завернули в одеяльце из пергамента с какой-то другой целью? С какой? Вопрос этот уже так натер Мистине мозги, что хотелось вырвать его из-под кожи, как занозу. Ётуна мать!

– Он другое еще сказал! – шепнула Величана, отвлекая его от этих мыслей. – Что Горяна, Олегова дочка, в таком месте… общине… как-то он сказал, «кони-нес»… «кони-несут»… или не несут… словом, туда не насовсем уходят, а можно оттуда замуж выйти. Вот он напугал-то нас! А ну как князь прознает? Шуму будет с чертову свадьбу!

– Так что же – обманул Адальберт? Вот стервец недожаренный!

Величана опять зажала себе рот: ей было всего девятнадцать лет, и она живо откликалась на смешное.

– За Улеба все печалится, – добавила она, одолев смех. – А немец рассказал: у Оттона такой же брат был, ратью на него пошел – наследство делить. Да закололи его отроки Оттоновы прямо в церкви копьем. Он им такого не приказывал, за убийство наказал…

– Золотой гривной на шею, – подхватил Мистина. – Не приказывал он, как же! Но вы смотрите молчите, что немец про Горяну сказал. Она сама больше замуж не хочет, не проведает Святослав – обойдет гроза стороной.

– А в церковь мы завтра пойдем? Немец обещал быть.

– Нет. – Миг поколебавшись, Мистина качнул головой. – Пока народ про жабьи письмена не забыл, посидите дома. А то еще выйдет какая свара, а бережатых десяток с вами посылать – гусей дразнить.

– Вот напасть-то! – Величана огорчилась. Возможность выехать в церковь, повидать людей и себя показать, была важной частью летних забав. – Чтоб ему, кто те письмена с жабами подкинул, сожрать их да подавиться! Навели грозу на бедного отца Ставракия, теперь сам поди боится со двора нос высунуть. Оморочит кого встрешный бес – убить ведь могут ни за что.

Попрощавшись, Мистина пошел к себе в избу, где жил со своими детьми. И вдруг остановился посреди двора на мостках.

Мысль была проста, лежала на поверхности, но вспыхнула в голове с силой и очевидностью молнии в ночном небе.

Навели грозу на бедного отца Ставракия, сказала Величана. Да ведь так и есть – навели грозу! Нужды нет, что в пергаменте была безлепица, цепочка букв, срисованная с первого попавшего под руку обрывка из Псалтири. Списанная наоборот – чтобы не сразу догадались, чтобы дать время взойти и окрепнуть слухам. Греческие письмена указали на греков – то есть на отца Ставракия и диакона Агапия. И пусть причинить вред чарами не удалось – жаб слишком быстро нашли, поклад другое дело сделал – восстановил весь Киев против греков.

Да и был ли на самом деле поклад? Молодая княгиня Прияслава, любимая внучка могучей колдуньи Рагноры, с самого начала сказала: от такого поклада толку мало, зарыть надо было или хорошо спрятать, чтобы никто не знал… На крыльцо бросить – это не испортить, это только напугать.

Выходит, вреда от чар жабьи ловцы не ждали! А нужно было именно это – греческие письмена, чтобы возбудить злобу на греков!

Мистина развернулся, возвратился в старую избу, подошел к вновь вставшей ему навстречу удивленной Величане – неслышно, как виденье, так что самый чуткий младенец не проснулся бы, – молча поцеловал ее и снова исчез, оставив ту с открытым ртом.

Глава 19

Открытие, сделанное посреди собственного двора, значительно прояснило мысли и облегчило понимание дела. Если целью жабьих чар было опорочить отца Ставракия, то со многих это снимало вину. Предславичам и прочим киевским моравам это ни к чему – они за свою веру радеют, к отцу Ставракию молиться и исповедоваться ходят. Совсем сомнительной делалась вина жидинов – те держались своей веры и, зная свою уязвимость, на чужие хвост не поднимали. На древлян Мистина почти не думал: среди них сыскался бы едва ли хоть кто, умеющий держать калам в руке и знающий о силе писаных значков. Захотели бы бросить тень на папаса – шапку бы у него украли и в нее жаб завернули.

А вот зачем это немцам – ответ долго искать не приходилось. Самое меньшее – месть за недавнюю неудачу епископа Адальберта, жажда досадить грекам, уже занявшим место христианских просветителей Киева. Может быть – и попытка их вытеснить. Любой же урон грекам в Киеве неизбежно сказался бы на Эльге, а этого Мистина не мог допустить. То, что касалось хрупкого равновесия сил между Эльгой и ее сыном-соправителем, требовало величайшей осторожности. Тем более потому, что близ этих весов находился еще один грузик, отброшенный в сторону, но не уничтоженный – Улеб, приемный сын Мистины, а значит, Ута и вся его семья. И, когда быстрая его мысль обежала все эти соображения, стало ясно: открытие одно прояснило, но все прочее только усложнило.

Не входя в избу, Мистина сел на ступеньку крыльца и устремил взгляд в сумерки двора. Две сушеные жабы на палочке означали куда больше, чем казалось на первый взгляд. Дело не в попытке порчи из ревности, даже не в попытке разрушить намеченный союз между двумя влиятельными киевскими мужами. Оттон, Генрихов сын, ныне «наисиятельнейший император», вновь желает обрести духовное влияние на Русь. Римский папа хочет потеснить патриарха царьградского там, куда тот лишь подумывает войти. Учитывая, что всего пару лет назад Эльга сама хотела того же, да и необходимость иметь орудие давления на греков, пугая их немцами, никуда за два года не делась… Понимая, что игра пошла на слишком большие ставки, Мистина тем лучше понимал опасность необдуманных действий. Взять немцев и кинуть в поруб недолго, Святослав так бы и поступил, если бы заподозрил, что они пробыли совсем не с той целью, о какой объявили. Но Мистина не стремился даже обнаруживать свои подозрения, пока не узнает больше.

Оставалось неясным, как немцы нашли бабу Плынь – ее они никак не могли повстречать в княжьей гриднице, кто-то из здешних должен был свести их с бабкой, умеющей сушить жаб. Кто же это такой добрый? Бабка знала и благодетеля, и заказчика, за то и пострадала. «Как бы нам и этого добряка холодным не найти», – намекнул Альв, и был прав: весьма возможно, что пособника выдаст его внезапная смерть.

И еще ведь нужно было где-то взять кусок пергамента. В Киеве его не выделывают, скрипториев тут нет. Немцы могли привезти его с собой или отрезать от каких-то из своих книг или грамот. Но если уж они додумались обставить дело так, чтобы выставить виноватыми кого-то из киевских христиан…

– Пестряныч, а ты свои пергаменты проверял?

Мысль эта пришла в голову Мистине сразу же, как на другой день он увидел Торлейва у Эльги.

– Да, Тови, у тебя же есть какие-то библосы, ты говорил? – подхватила Эльга. – Ты по ним читать учился.