Александр Дюма - Королева Марго
Все глаза устремились на нее, но она выдержала этот общий взгляд с гордым, почти радостным видом: ведь она же свято выполнила последнюю волю своего друга.
При виде Маргариты Карл, шатаясь, пошел к ней сквозь окружавшую его раззолоченную волну.
— Сестра, благодарю вас! — сказал он и тихо прибавил:
— Осторожно! У вас на руке кровавое пятно…
— Это пустяки, государь! — отвечала Маргарита. — Важно то, что у меня на губах улыбка!
Глава 12
КРОВАВЫЙ ПОТ
Через несколько дней после ужасной сцены, о которой мы уже рассказали, то есть 30 мая 1574 года, когда двор пребывал в Венсенне, из спальни короля внезапно донесся страшный вопль; королю стало значительно хуже на балу, который он пожелал назначить на день казни молодых людей, и врачи предписали ему переехать за город на свежий воздух.
Было восемь часов утра. Небольшая группа придворных с жаром обсуждала что-то в передней, как вдруг раздался крик, и на пороге появилась кормилица Карла; заливаясь слезами, она кричала голосом, полным отчаяния:
— Помогите королю! Помогите королю!
— Его величеству стало хуже? — спросил де Нансе, которого, как нам известно, король освободил от всякого повиновения королеве Екатерине и взял на службу к себе.
— Ох, сколько крови! Сколько крови! — причитала кормилица. — Врачей! Бегите за врачами!
Мазилло и Амбруаз Паре сменяли друг друга у постели августейшего больного, но дежуривший в тот день Амбруаз Паре, увидев, что король заснул, воспользовался этим забытьем, чтобы отлучиться на несколько минут.
У короля выступил обильный пот, а так как капиллярные сосуды у Карла расширились, то это привело к кровотечению, и кровь стала просачиваться сквозь поры на коже; этот кровавый пот перепугал кормилицу, которая не могла привыкнуть к столь странному явлению и которая, будучи, как мы помним, протестанткой, без конца твердила Карлу, что кровь гугенотов, пролитая в Варфоломеевскую ночь, требует его крови.
Все бросились в разные стороны; врач должен был находиться где-то поблизости, и все боялись упустить его.
Передняя опустела: каждому хотелось показать свое усердие и привести искомого врача.
В это время входная дверь открылась и появилась Екатерина. Она торопливо шла через переднюю и быстрым шагом вошла в комнату сына.
Карл лежал на постели; глаза его потухли, грудь вздымалась, все его тело истекало красноватым потом; откинутая рука свисала с постели, а на конце каждого пальца висел жидкий рубин.
Зрелище было ужасное.
При звуке шагов матери, видимо, узнав ее походку, Карл приподнялся.
— Простите, ваше величество, — сказал он, глядя на мать, — но мне хотелось бы умереть спокойно.
— Сын мой! Умереть от кратковременного приступа этой скверной болезни? — возразила Екатерина. — Вы хотите довести нас до отчаяния?
— Ваше величество, я чувствую, что у меня душа с телом расстается. Я говорю вам, что смерть близка, смерть всем чертям!.. Я чувствую то, что чувствую, и знаю, что говорю.
— Государь! — заговорила королева. — Самая серьезная ваша болезнь — это ваше воображение. После столь заслуженной казни двух колдунов, двух убийц, которых звали Ла Моль и Коконнас, ваши физические страдания должны уменьшиться. Но душевная болезнь упорствует, и если бы я могла поговорить с вами всего десять минут, я доказала бы вам…
— Кормилица! — сказал Карл. — Посторожи у двери, пусть никто ко мне не входит: королева Екатерина Медичи желает поговорить со своим любимым сыном Карлом Девятым.
Кормилица исполнила его приказание.
— В самом деле, — продолжал Карл, — днем раньше, днем позже, этот разговор все равно должен состояться, и лучше сегодня, чем завтра. К тому же завтра, возможно, будет уже поздно. Но при нашем разговоре должно присутствовать третье лицо.
— Почему?
— Потому что, повторяю вам, смерть подходит, — продолжал Карл с пугающей торжественностью, — потому что с минуты на минуту она может войти в комнату так, как вошли вы: бледная и молчаливая, и без доклада. Ночью я привел в порядок мои личные дела, а сейчас наступило время привести в порядок дела государственные.
— А кто этот человек, которого вы желаете видеть? — спросила Екатерина.
— Мой брат, ваше величество. Прикажите позвать его.
— Государь! — сказала королева. — Я с радостью вижу, что упреки, которые, по всей вероятности, не вырвались у вас в минуту страданий, а были продиктованы вам ненавистью, изгладились из вашей памяти, а скоро изгладятся и из сердца. Кормилица! — крикнула Екатерина. — Кормилица!
Добрая женщина, стоявшая на страже за порогом, открыла дверь.
— Кормилица! — обратилась к ней Екатерина. — Мой сын приказывает вам, как только придет господин де Нансе, сказать ему, чтобы он сходил за герцогом Алансонским.
Карл движением руки остановил добрую женщину, собиравшуюся исполнить приказание.
— Я сказал — брата, ваше величество, — возразил Карл.
Глаза Екатерины расширились, как у тигрицы, приходящей в ярость. Но Карл повелительным жестом поднял руку.
— Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, — сказал он. — Мой единственный брат — это Генрих; не тот Генрих, который царствует там, в Польше, а тот, который сидит здесь в заключении. Генрих и узнает мою последнюю волю.
— Неужели вы думаете, — воскликнула флорентийка с несвойственной ей смелостью перед страшной волей сына: ненависть, которую она питала к Беарнцу, достигла такой степени, что сорвала с нее маску ее всегдашнего притворства, — что если вы при смерти, как вы говорите, то я уступлю кому-нибудь, а тем более постороннему лицу, свое право присутствовать при вашем последнем часе — свое право королевы, свое право матери?
— Ваше величество, я еще король, — ответил Карл — еще повелеваю я, ваше величество! Я хочу поговорить с моим братом Генрихом, а вы не зовете командира моей охраны… Тысяча чертей! Предупреждаю вас, что у меня еще хватит сил самому пойти за ним.
Он сделал движение, чтобы сойти с кровати, обнажив при этом свое тело, похожее на тело Христа после бичевания.
— Государь! — удерживая его, воскликнула Екатерина. — Вы оскорбляете нас всех, вы забываете обиды, нанесенные нашей семье, вы отрекаетесь от нашей крови; только наследный принц французского престола должен преклонить колена у смертного одра французского короля. А мое место предназначено мне здесь законами природы и этикета, и потому я остаюсь!
— А по какому праву вы здесь остаетесь, ваше величество? — спросил Карл IX.
