Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор
В своей жизни Франсуа немало сражался, и многое отдал стороне отца. Пора теперь матери осветить принадлежавший ей некогда перстень через фиолетовый витраж, обозначить собственного зверя, который символизирует темную половину самого Франсуа.
Месса в честь Дня всех святых шла своим чередом, и Франсуа де Вивре, пристально глядя на свои сложенные руки, с верой ждал свершения чуда. Уже звучали последние молитвы, а все еще ничего не случилось. Наконец, произнеся Ite missa est, епископ вместе со священниками удалился.
Франсуа сначала не понял. Решил, что ошибся. Но потом вдруг почувствовал, как его сердце разбилось. Значит, все кончено и ничего не произошло? Он не мог в это поверить! Не мог.
Франсуа схватил Софи де Понверже за руку с таким отчаянием, что она бросила на него испуганный взгляд.
Но почти сразу же отвернулась и упала на колени. Реликвии покидали собор, чтобы вернуться в Сен-Шапель. Снова раздались песнопения, и священнослужители в пышных ризах подняли золотые раки со ступеней алтаря.
Франсуа поморщился от боли – ему никак не удавалось опуститься на колени, суставы одеревенели, и он напрасно силился согнуть их. Перед ним на плечах носильщиков среди коленопреклоненной паствы проплыла частица Истинного Креста, и только старый сир де Вивре, один во всем гигантском соборе, продолжал стоять на ногах.
Приближался терновый венец в золотой раке, украшенной изумрудами и аметистами. Так и не сумев преклонить колени, Франсуа как можно почтительнее опустил голову – и вот тут-то настал величайший миг его нескончаемой жизни!
Он вскрикнул, перекрыв торжественные голоса певчих. Луч солнца, проникший сквозь южную розу, только что ударил в один из самоцветов раки, в аметист глубокого фиолетового цвета. Тот вспыхнул и озарил этим отблеском перстень с волком!
Терновый венец Господа свершил чудо. На какое-то мгновение перстень со львом и перстень с волком засверкали одновременно, освещенные красным и фиолетовым, светом Юга и светом Севера. Франсуа увидел свет Севера! Он хорошо прожил свою жизнь, и сам Бог только что подтвердил это, даровав ему знамение!
Не объяснив толком Софи де Понверже, что же произошло, Франсуа только и сказал ей, когда они вышли из собора, что эта последняя месса, на которой ему было позволено присутствовать, переполнила его радостью. Это несказанно изумило женщину: за несколько часов до смерти Франсуа говорит о радости.
Ему вдруг захотелось поделиться с тем, кто лицезрел свет Севера прежде него, – с давно умершим братом, с Жаном, кости которого сам Франсуа перенес некогда в склеп кладбища Невинно Убиенных Младенцев.
Сир де Вивре объявил об этом Софи. Женщину встревожило его намерение.
– Не пойдете же вы в такую даль пешком?
Франсуа безмятежно улыбнулся.
– А чего мне бояться? Смерти?
– Смерти без покаяния, скоропостижной, прямо на улице!
– Я исповедался вчера. Но, если угодно, попросите какого-нибудь священника дождаться моего возвращения.
Напрасно Софи настаивала, Франсуа хотел пойти один… И она, смирившись с его волей, вернулась в собор.
Уж чего-чего, а священников там хватало. Они собрались сюда со всего Парижа и окрестностей, дабы зреть святые реликвии.
Находился среди них и Рено Сент-Обен. Несколько месяцев назад он был официально назначен священником прихода Сен-Совер, в замещение предыдущего, изгнанного прихожанами. Когда какая-то женщина в белом обратилась с просьбой к старому священнику, стоявшему неподалеку от него, Рено краем уха уловил обрывки фраз, и молодому кюре показалось, что он ослышался…
Подойдя к незнакомке, он переспросил:
– Дом Вивре, вы говорите? Кто-то из Вивре сейчас в Париже?
– Да. Франсуа. Это его последний день… Ну, наверное.
Сегодня ему исполняется сто лет.
– Где он?
– На кладбище Невинно Убиенных Младенцев. Пошел навестить умершего брата.
Рено Сент-Обен поспешно покинул собор и стремглав побежал к кладбищу. Его дед! Так долго он мечтал познакомиться с этим человеком! И Господь даровал ему это в последний день жизни старца… Как теперь сомневаться в мудрости Провидения?
Но по дороге Рено передумал идти прямо туда. Есть в Париже человек, гораздо более близкий Франсуа, чем он сам, – его мать Мелани. Конечно, она поклялась никогда не выходить из обители, но предупредить ее необходимо… Молодой священник свернул в сторону своего далекого прихода и отправился к обители Дочерей Божьих, находившейся на самом севере столицы.
К монастырю он прибежал, совсем запыхавшись.
– Матушка, я знаю: ничто из внешнего мира не существует для вас, но должен вам сказать: Франсуа де Вивре – в Париже.
Мелани невероятно побледнела.
– Мой отец? Он еще жив?
Мать Мария-Магдалина, настоятельница обители Дочерей Божьих, не колебалась ни мгновения.
– Я с тобой!
***Франсуа де Вивре знал кладбище Невинно Убиенных Младенцев наизусть. Оно немного напоминало монастырскую обитель, в центре которой располагался большой пустырь, примерно сто на сто пятьдесят метров. Эту площадку опоясывала галерея, над которой возвышался еще один этаж, служивший оссуарием, – местом хранения костей. Покойников погребали на центральном участке. Когда от мертвецов оставались одни скелеты, кости выкапывали и помещали в оссуарий, чтобы освободить место для новых могил.
Оссуарий был прорезан окнами, и снаружи через них виднелись груды черепов, будто выглядывавших наружу.
Череп своего брата Франсуа положил когда-то в той части оссуария, что примыкала к Скобяной улице, поскольку именно она была обращена окнами на север.
Франсуа искал Жана, неустанно заглядывая в зловещие отверстия под остроконечной крышей. Но где брат? Да и здесь ли он еще? Ведь минуло почти пятьдесят лет…
В конце концов, Франсуа отказался от бесполезных поисков. С Жаном случилось то же, что и с другими его умершими. Все это слишком старо, слишком далеко…
Франсуа вдруг почувствовал себя очень одиноким. Не надо было приходить сюда. Он жалел о своем доме, о Софи де Понверже, об успокаивающей близости собора Парижской Богоматери. Там он хотел умереть, там, а не среди этих незнакомцев!
Он нес в себе несравненный фиолетовый свет, в его памяти еще звучала торжествующая песнь, сопровождавшая вынос реликвий. Франсуа требовалось собраться с мыслями, сосредоточиться, но именно тут, на кладбище, царили невероятные шум и суета.
Кладбище Невинно Убиенных Младенцев всегда было одним из самых оживленных мест Парижа, но казалось, что никогда еще тут не собиралось столько народу, как в нынешний день. Франсуа попадались навстречу красильщицы с пальцами всех цветов, белошвейки с тюком белья на головах, торговки башмаками, продавцы лент. Без всякого почтения к освященному месту играли в кости студенты, в воздухе разносился запах жареной гусятины, проникая с ближайших улиц, либо с Медвежьей, либо с Гусиной. Торговец сарацинскими коврами разложил свой товар прямо на земле. Был тут паломник к святому Иакову Компостельскому, в широкополой шляпе и с клюкой, рыцарь в облачении крестоносца. Куда он так вырядился? Уже давно нет никаких крестовых походов. Шлялись и другие люди: буржуа с супругами, простонародье, попрошайки, влюбленные парочки, дети.
