Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 5
Между тем чародейка стояла на краю портика, простирая вперед свои руки и устремив глаза вдаль с лучезарной, сияющей улыбкой на светлом, прекрасном лице, улыбкой, подобной бесконечной улыбке рассвета. И Скиталец понял, что это и есть воплощение самой красоты, ниспосланной на землю бессмертными богами на усладу и гибель людей.
Там стояла златокудрая, прекрасная Елена, раскрывая свои объятия миру, ослепленному красотой, и в то время, когда люди вблизи едва смели дышать, она призывала всех прийти и взять то, что так ревниво оберегается ото всех на земле, что так недоступно смертным.
Она снова запела и постепенно стала удаляться, пока наконец не скрылась совершенно из глаз людей и от чудесного видения не осталось ничего, кроме сладких звуков ее постепенно замирающего голоса.
Вскоре все смолкло, и снова безумие овладело людьми. Те, что видели и слышали ее, не помнили себя, а люди вне двора опять устремились на решетку ворот, на каменную стену ограды; женщины же с плачем отчаяния проклинали красоту Хатхор и обвивали руками шеи своих ближних. Вскоре почти все, находившиеся во дворе, кинулись к решетчатым воротам внутреннего двора, где стояло алебастровое святилище Хатхор. Некоторые бросились на землю и впивались пальцами в прутья решетки или извивались, подобно раненым змеям, на земле в припадке бешеной страсти, другие в безумном порыве устремлялись на ворота, спотыкались о камни, падали и ползли на руках, затоптанные другими такими же безумцами. Из всех этих людей, проникших в этот внешний двор и видевших красоту Хатхор или слышавших ее голос, очень немногие возвращались назад; все были заранее обречены на смерть.
Между тем жрецы сняли повязки со своих глаз и широко распахнули ворота. Всего в нескольких шагах от безумцев заколыхалась, словно от порыва ветра, завеса святилища, так как двери за этой ней были теперь раскрыты, и сквозь тяжелую тирскую ткань снова доносились томительно сладкие, манящие звуки голоса Хатхор.
— Подходите! Подходите ближе! — взывал старый жрец. — Пусть тот, кто желает овладеть прекрасной Хатхор, подходит ближе!
В первый момент Скиталец готов был кинуться вперед, но в нем страсть еще не успела всецело поработить рассудок, и он укротил свое пылкое, бурно клокотавшее сердце, уступив место другим, чтобы видеть, что будет с ними.
Между тем несчастные безумцы то устремлялись вперед, то отпрядывали назад под влиянием страсти или страха смерти, пока наконец слепец не пробрался вперед.
— Чего вы боитесь, трусы? — крикнул он. — Я не боюсь ничего! Лучше еще раз взглянуть на лучезарную красоту Хатхор и умереть, чем оставаться живым и не видеть ее более! Ведите меня прямо туда, жрецы, ведите прямо к ней, в худшем случае я могу только умереть!
Жрецы подвели его к самой завесе и сами отступили назад, а он с громким криком рванулся вперед, но тотчас же завертелся, как оторванный лист при ветре в осеннюю пору и был откинут назад. Опять поднялся он на ноги и снова устремился вперед, и опять был отброшен назад. Он еще раз повторил свою попытку, раздавая бешеные удары направо и налево своей клюкой. Вдруг послышался глухой звук как бы от расколотого щита, клюка раскололась в щепки, лязг мечей и шум ожесточенной битвы наполнил воздух. Затем все стихло, и слепец упал мертвым на землю, хотя Скиталец не мог заметить на нем ни одной раны.
— Подходите! Подходите ближе! — взывали жрецы. — Этот пал, очередь за другими. Пусть желающий овладеть несравненной Хатхор подходит ближе!
Тогда кинулся вперед беглец из пустыни, но был тотчас же отброшен, а на третий раз, когда он повторил свою попытку, вновь послышался лязг мечей — он тоже пал мертвым.
— Подходите! Подходите! — снова приглашали жрецы. — Пал и этот, очередь за другим!
И вот безумцы стали кидаться вперед и один за другим падали мертвыми под ударами невидимых стражей-охранителей святилища, пока наконец не остался один только Скиталец.
— Неужели и ты хочешь идти на верную смерть? — обратился к нему жрец. — Видишь, сколько их было тут? Пусть это послужит тебе уроком! Одумайся и откажись от роковой мысли!
— Никогда! — воскликнул Скиталец. — Никогда не отступал я ни перед человеком, ни перед призраком! — И, выхватив из ножен свой короткий меч, пошел вперед, защищая голову своим широким щитом.
Жрецы отступили, чтобы видеть, как он будет умирать.
Скиталец успел заметить, что никто из его предшественников не был сражен прежде, чем не оказался на самом пороге святилища, и, вознеся моление Афродите, стал медленно подходить к нему на расстоянии длины одного лука от порога он остановился и прислушался. Теперь он мог даже разобрать слова песни Хатхор. И так прекрасна была эта песня, что он на некоторое время позабыл о стражах-охранителях врат святилища и о том, как бы побороть их, проложив себе путь мимо них. Все внимание его поглотила песня, которую волшебница пела на его родном ахейском языке:
«Воспойте на струнах, золотых и пурпурных, все битвы и войны героев из-за меня, из-за прекрасной аргивянки Елены! Воспойте бури и разорения на море и на суше, сказанья любви и печали, что были в прошедшем и будут еще. Воспойте ее золотистые кудри, которых не коснулись седины за долгие годы минувших времен. Воспойте ее красоту, всесильную властительницу мира и его жалких рабов. Горе мне, любимой некогда всеми героями, но никого не любившей! Горе мне, которой слышны стоны героев, павших за меня посреди развалин их родных городов, разоренных дотла. Неужели ж нет ни богов, ни смертных, нет ни одного, чье бы сердце отозвалось на призыв моей тоски и кого бы я полюбила прежде, чем всему придет конец?»
Песня замерла.
Тогда Скиталец вдруг вспомнил о стражах-охранителях и предстоящей борьбе с ними. Он уже приготовился накинуться на невидимого врага, как вдруг снова раздалась дивная музыка и вновь приковала его к месту. Теперь Хатхор пела о том, что в груди ее проснулась жажда любви, что сердце встрепенулось и просит былых радостей.
Когда певица смолкла, Скиталец, мысленно призвав на помощь богов, львиным прыжком очутился на пороге, и щит его громко сшибся с другими щитами, преграждавшими ему путь. Чьи-то сильные невидимые руки схватили его, чтобы отбросить назад. Но не слабый, бессильный юнец был Скиталец, а сильнейший из людей, оставшихся в живых после смерти Аякса, сына Теламона. Жрецы Хатхор невольно изумлялись, видя издали, как он сыпал удары меча, не отступая ни на шаг назад. Вдруг раздался лязг мечей, и со всех золоченых доспехов Скитальца, которые некогда носил богоподобный Парис, со щита, шлема, с наременников и нагрудника дождем посыпались искры, словно из железа на наковальне под ударами тяжелого молота кузнеца.
