Альберто Васкес-Фигероа - Уголек
Донья Мариана взяла в руки один из самородков, пытаясь прикинуть его вес; затем, немного подумав, хрипло спросила:
— Вы отдаете себе отчет, какое важное открытие сделали, Мигель? Ведь это именно то, что здесь ищет Колумб, ради чего он решил основать испанские поселения в этой части света!
— Единственное, чего я хочу — это прощения, — спокойно ответил арагонец. — Я счастлив с Каталиной, скоро у нас родится первенец, и прежде чем прийти сюда, я собрал достаточно золота, чтобы ни в чем не нуждаться до конца жизни... — он пожал плечами. — Я мог бы завладеть этими рудниками и стать одним из богатейших людей на свете, но что мне от этого толку, если я вынужден вести жизнь вечного беглеца? Так что я готов сделать богатыми и братьев Колумбов, и короля с королевой, и этого грязного мурсийца, которого в недобрый час едва не прирезал, и даже вас, если дадите мне возможность вернуться и с чистой совестью сыграть в картишки с соотечественниками.
— Я постараюсь, — чуть помедлив, пообещала немка. — Постараюсь — не ради золота, которое вы сулите, а потому, что глубоко уважаю вас, несмотря на то, что вы порой бываете грубы, — она подняла руку, останавливая поток благодарностей, и добавила: — Но сделаю это при одном условии...
— Каком?
— Вы должны поклясться жизнью вашей жены, будущего ребенка, а также своей собственной, что никогда больше не будете пить.
— Клянусь, но в этом нет необходимости, сеньора, — серьезно ответил тот. — Много месяцев назад я поклялся, что отрежу себе палец, если он прикоснется к стакану с вином, и вы сами видите, я сдержал клятву, — он протянул ей обе руки, совершенно целые. — В этом нет необходимости, и никогда не будет.
— В таком случае я согласна, — заявила Ингрид Грасс, давая понять, что разговор окончен. — Завтра я попрошу аудиенции у дона Бартоломео, чтобы передать ему ваши пожелания, — тут она пожала плечами, выражая покорность судьбе. — Будем надеяться, что он согласится меня принять.
Мигель собрал золотые самородки и подбросил их в воздух, поймав с поразительной ловкостью.
— Этот ключик открывает любые двери, — сказал он. — Но имейте в виду: у меня тоже есть условие. Помимо, естественно, полного моего прощения, я настаиваю, чтобы столицу острова перенесли на берега реки Осама и ни один испанец больше не подох от отвращения в этом свинарнике под названием Изабелла.
— Сомневаюсь, что он согласится, — честно ответила Ингрид. — Весьма сомневаюсь.
Но оказалось, что донья Мариана Монтенегро явно недооценивала амбиции и жажду золота братьев Колумбов. Едва она показала содержимое мешочка личному секретарю дона Бартоломео, как он тут же провел ее в маленькую, но роскошно обставленную гостиную, где оставил наедине с желтолицым типом с цепким и умным взглядом, который вдруг сделался добрым и участливым, стоило ему протянуть длинные когтистые пальцы к драгоценному металлу.
— Ну наконец-то! — ликующе воскликнул он. — Я знал, что оно здесь есть, но уже отчаялся его найти. Где вы его взяли?
С величайшей осторожностью, опасаясь вызвать вспышку гнева темпераментного губернатора, известного своим сложным характером, прекрасная немка дипломатично изложила причины своего визита и под конец прямо-таки застыла с раскрытым ртом, услышав ответ собеседника:
— Согласен!
— С чем?
— Со всем.
— Со всем? — удивилась она.
— Со всем, — ответил старший из Колумбов. — Да будет вам известно, что именно золото — то, что нам нужно, чтобы оправдать наше здесь пребывание и добыть средства для финансирования новых экспедиций, направленных на поиски Великого хана. Кроме того, мой брат, вице-король, перед отъездом в Испанию сам просил меня подыскать другое место для столицы, так как здесь мы ничего не дождемся, кроме новых вспышек болезней и бунтов... А можно ли найти лучшее место, чем в непосредственной близости от этих сказочных рудников? — он хитро улыбнулся. — Обещаю вам, что поговорю с мурсийцем, чтобы тот отказался от своих претензий в обмен на круглую сумму, — с этими словами он рывком поднялся на ноги. — Приходите завтра и получите помилование, а также бумагу, подтверждающую право Мигеля Диаса на два процента от прибыли, а еще на полтора процента — для вас... — он галантно поцеловал ей руку и проводил до дверей. — С этой минуты вы можете считать себя очень богатой дамой — если, конечно, арагонец не преувеличивает, — закончил Колумб. — Очень, очень богатой дамой!
5
Ближе к полудню жара становилась совершенно невыносимой.
Даже привычные и стойкие купригери, рожденные среди подобных температур, похоже, едва выносили удушающую жару и старались найти местечко в тени, исчезая из вида почти с той же скоростью, как делали и с наступлением сумерек.
Уголек и Сьенфуэгос садились под акацией и развлекались тем, что пытались обнаружить спрятавшихся туземцев, хотя обычно им удавалось найти не больше четырех в радиусе пятнадцати метров.
— Чего они от нас хотят? — спросила на третий день девушка, хотя, говоря по правде, не слишком-то она и беспокоилась по поводу своего будущего. — Куда нас ведут?
— В свое селение, наверное, — ответил канарец. — Думаю, дело в том, что они никогда не видели таких, как мы, и теперь собираются показывать нас, как обезьян на ярмарке... Ты боишься?
— Боюсь? — переспросила удивленная африканка. — Вовсе нет. — Она сделала многозначительный жест, обведя рукой вокруг, и весело добавила: — Я нахожусь в самом сердце пекла, единственная черная в руках белых дикарей, совершенно голых, зато утыканных перьями, причем индейцы в любую минуту могут превратить нас в отбивные, но должна признать, что не чувствую ни малейшего страха. А ты?
— Я столько всего пережил за последние годы, что это приключение кажется мне просто веселой прогулкой, — ответил канарец, и в его голосе прозвучала покорность судьбе. — Я уже давно перестал беспокоиться по этому поводу, единственное, чего мне сейчас не хватает — это хорошего табака и шахмат.
— Никогда не понимала этой привычки пускать дым или часами сидеть за игральным столом. Я умею играть только в крестики-нолики.
Она и правда умела играть, да так, что несмотря на острый ум, бедняге Сенфугосу так и не удалось выиграть у нее ни единой партии, и часто игра заканчивалась его дурным настроением и хохотом дагомейки.
Поскольку обоим нечего было поставить на кон, ставкой в игре стал щелчок по лбу, и бывали дни, когда у рыжеволосого козопаса голова прямо-таки раскалывалась от полученных щелбанов, а на душе становилось по-настоящему горько при виде того, как радуются туземцы каждой победе негритянки.
