Лариса Черногорец - Необоримая стена
Старуха обернулась:
— Тащишься, как неживая! — Она подскочила к Насте и сорвала с её плеча котомку, — давай я понесу, а то мы так и к вечеру не доберемся!
— Но! — Настя пыталась возразить, — подождите, я сама!
— Погодите! — Аника кинулся вслед убегающей старухе, та словно растворялась в дебрях, — постойте!
В следующую минуту он почувствовал удар, от которого потемнело в глазах.
* * *— Очнулся, голубь, — старуха склонялась над ним, лежащим на земле посреди леса. — Ведь говорила вам, быстрее надо, быстрее! Поднимайся. Не дотащу я тебя такого здоровенного.
— Что случилось? Где Настя?
— Увели твою Настю, утащили, аки коршуны. Тебя бросили, подумали что убили.
— Как? Кто?
— Да те двое, что возле ямы рыскали. По вашу душеньку они, по вашу.
— Да им не мы нужны были, а…а где сумка?
— Эта? — бабка потрясла котомкой, — да у меня. Уберегла я выходит ваше сокровище. Что ж там у вас такое?
— Да лучше не знать. Одни беды только от него.
— Пойдем ко мне, подумаем, как твою зазнобу из беды выручать.
— Думаешь, она жива?
— Да ведь если бы хотели убить, сразу бы убили, а тут, значит, нужна она им, выходит. Иди за мной, голубь, да смотри шаг в шаг иди, тут вот, видишь, топь начинается.
Превозмогая сильную боль в затылке, Аника поплелся за старухой. Та с привычной легкостью подпрыгивала на кочках, Аника старался не отставать — помогала профессиональная выправка. Зеленая, поросшая мхом трясина с виду напоминала цветущую поляну с густой сочной, но низкой травой.
— Смотри, голубь, не ошибись, шаг в шаг со мной иди. Вон, видишь, деревцо растет, а вокруг холмик. Кажется, что там твердь, а наступишь — конец тебе!
— Ты бы не так быстро, мать, а то мне после угощенья от гостей наших тяжко и голову повернуть.
— Поправим твою голову, только вот до избы моей доберемся. Вон уже и топи конец, еще шагов пять…
Аника почувствовал, как кочка под его ногой стала уходить вниз. За доли секунды он оказался по грудь в трясине.
— Мать! Эй… я провалился!
Старуха оглянулась:
— Экий ты неловкий. Говорила же, шаг в шаг иди! Я сейчас, — она стремительно запрыгала по кочкам и скрылась в пролеске на берегу топи.
— Эй, куда ты!
Ответа не последовало. Аника медленно погружался в трясину. Тягучая жижа словно всасывала его тело в холодную глубь. Ощущение ужаса, леденящего кровь, такого, какой даже не был испытан им во время полета на арену из-под купола, захватывало его разум. Трясина была уже возле самого подбородка, вся жизнь промелькнула перед его глазами. Мама с отцом, дядька Анри, Настя…
— Держи! Хватайся! — старуха тянула к нему большую обломанную ветку березы. Аника из последних сил ухватился за спасительное деревцо. Старуха, с неведомо откуда взявшейся силой потянула его на себя.
— Давай, голубь, помогай. Кроме тебя самого тебе сейчас никто не поможет!
— Спасибо тебе, что не бросила. Аника упал на берегу топи, силясь отдышаться.
— Да нечто мы нехристи какие, вставай, парень, простудишься. Вон смотри, что делается!
Аника только сейчас увидел, как тучи пиявок облепили его ноги там, где была разорвана одежда. Он с остервенением попытался оторвать их.
— Да не дергай их, насосутся — сами отвалятся, их вон немного, не помрешь, тебе повезло, что в одежде был. Раньше знаешь, как с душегубами расправлялись? Кидали голышом в болото, пиявки высасывали напрочь всю кровушку. Вот так — если не захлебнешься, так все равно помрешь.
— Куда теперь?
— А вот, смотри.
Как в сказке в глубине лесной чащи стояла утлая изба.
— Что? — старуха засмеялась, — ищешь курьи ноги?
— Да нет, я, признаться, еще не совсем в себя пришел.
— Заходи, голубь, не стесняйся.
Аника вошел в дверь избы. Затянутые паутиной закопченные углы были завешаны сушеными грибами и пучками трав. На лавке сидел большой черный как уголь кот.
— Вот мое хозяйство.
— Да, и впрямь как в сказке, — Аника озирался по сторонам. Если бы ему раньше кто-то сказал, что он когда-нибудь окажется в избе бабы — яги он бы засмеял его.
— Садись, голубь, снимай свою одежку, я тебе её поправлю, а тебе вот, на пока, — она кинула ему чистую крестьянскую рубаху и штаны, — я тебе сейчас умыться дам.
— А откуда у вас мужские вещи?
— Ты, все сразу хочешь, ты скажи, как звать то тебя?
— Аникей
— Аникей. Хорошее имя, сильное.
— А вас как?
— А как только не кличут. Кто каргой, кто старухой, кто бабкой.
— Ну, есть же у вас имя!
— При рождении Анной назвали.
— Бабаня! — в двери избы вошел здоровенный краснощекий детина с корзиной провизии, — здорово, бабаня, а кто это у тебя?
— А! Вот и внучек мой, Захарка. Для него я бабаня, так сызмальства и звал не баба Аня, а бабаня. Заходи, голубь, заходи. Гость у меня. Лихие люди его ограбить хотели, девушку его увели. Ты то мне и нужен.
— Я вот тебе бабаня харчей принес кой, каких.
— Спасибо, внучек, садись с нами покушай, чайку попей.
Старуха выставила на стол из печи горшок с кашей, Захар выложил краюху хлеба и сало. Старуха усадила всех за стол
— Кушайте, и ты ешь, Аникей, подкрепляйся, думать будем, как твою Настю выручать. Повести могли только к нам в Синеево, дальше сам Муром, они ж без лошадей — далеко на себе девку не утянешь. Ты Захарка как поешь, сходи в село, да разузнай, у кого они на постой остановились.
— Они вернутся, они знают, что сумка с иконой у вас, наверняка они захотят вас найти. — Аника покачал головой, — не хочу, чтобы вы пострадали из-за нас.
— Да что за икона в котомке-то? Из-за чего весь сыр-бор?
— Вот, смотрите. — Аника вытащил образ. В темной избе, окна которой были затянуты бычьим пузырем, словно стало светлее.
— Мать честная! — Старуха перекрестилась, — и что? Все из-за неё?
— Это не простая икона — чудотворная, многих от верной смерти спасла, в боях помогала, Настя её в Тобольск везла, вернуть в храм хотела, откуда её украли, да вот саму Настю уберечь не получилось. — Аника завернул образ в ткань и положил назад в котомку.
— Ну, коль за святыню православную страдаете, так ведь грех не помочь, а, Захарка? — старуха наклонилась поближе к Анике и Захару и зашептала:
— Сделаем так….
* * *Настя очнулась в темной комнате, окна были закрыты ставнями, через щели в которых проникал слабый свет. Почти на ощупь она добралась до двери и попыталась открыть её. За дверью слышались мужские голоса. Дверь не поддавалась, снаружи была задвижка, которая предательски лязгала при каждой попытке дотронуться до двери. Снаружи послышался смех:
