Олеся Велецкая - Черное и черное
Протяжный звук боевого рога, пронесшийся над замком, остановил это ночное безумие. Началось отступление. Сумасшедшая тоже остановилась и по-звериному отошла назад, за его спину. Он опустил меч, возможно, она ожидала что он ей что-то скажет, но ему не хотелось сейчас смотреть на нее. Он ждал дальнейшего развития событий. Во дворе показался барон. Он тяжело, но решительно, ступая направлялся к безумной. Общий ужас не коснулся его, она его не пугала. Ульрих подумал, что после внутренне пережитого им горя, при виде изувеченного тела своей юной дочери, его сейчас мало что могло напугать.
Сзади раздался голос Акселя фон Мэннинга:
— Кто ты?
Та бесстрастно назвала свое имя.
Несколько мгновений барон молчал, а потом обратился к нему:
— Кто это?
Ульриху не хотелось сейчас говорить о ней, но в данных обстоятельствах этого невозможно было избежать. Скривив губы, как от кислого, он ответил:
— Сумасшедшая чужеземка.
Барона этот ответ не удовлетворил:
— Ты знаешь ее? Из какой она страны? Ты, сучий хвост, привел ее сюда? Ты устроил засаду в моем замке?
В Ульрихе опять начала просыпаться холодная ярость, ледяным тоном он ответил:
— Я не знаю, откуда она. Она не говорит ни на одном из известных мне языков. Я нашел ее в лесу на дороге из города. И это она спасла твою дочь, я смог добраться до того места только позже. И это…
Мэннинг перебил его:
— Сейчас речь не о моей дочери, пес. Твою ложь о моей дочери я слышать не желаю. Я хочу знать, кто эта чумная ведьма в моем замке и как ее убить.
Ульрих дождался, пока барон закончит, и безразлично продолжил с того места, где его прервали:
— И это она притащила меня сюда, я бы скорей всего отправил Ульрике с сопровождающим и не пришел бы в замок, где на меня постоянно возводят напраслину. И, Аксель, я достаточно терпелив, но и моему терпению есть предел, если ты еще раз назовешь меня лжецом, я вынужден буду обнажить меч.
Сузившиеся глаза барона зло полыхнули, но он спокойно ответил:
— Я не боюсь твоих угроз, свинья — однако, он больше ни пытался обвинять Ульриха, — ты ответишь на мои вопросы? Как она оказалась в замке? Откуда у нее такая сила и техника боя?
Рыцарь отвечал:
— Я оставил ее в городе. Потому что думал, что по причине ее поврежденного ума, она может стать здесь легкой жертвой шальной стрелы или случайного удара. И она обещала мне остаться там. Я не знаю, как она оказалась в замке. Может быть, она не послушалась меня и продолжала идти за мной. Я не знаю, что это за боевое искусство, и в каких землях ему обучают. О ее силе у меня только предположение. Она сегодня видела очень много ужаса и смерти, ее сумасшествие сильно обострилось и дало побочный эффект этой силы. Не знаю, понимала ли она, что творит — убивая, она безумно улыбалась.
Аксель нахмурился, но почему-то успокоился:
— Я тоже это заметил. Возможно, ты прав. Но, как она обещала тебе остаться в городе, если она не говорит на известных тебе языках?
— Она говорит, но очень плохо, — ответил рыцарь.
Фон Мэннинга это заинтересовало:
— Она слушается тебя?
Ульрих усмехнулся:
— Если бы она слушалась меня, ее бы здесь не было.
Мэннинг задал следующий вопрос:
— Она доверяет тебе? Ты можешь ее убить?
Ульрих рассмеялся:
— Я не знаю. Я не знаю ответа ни на один из твоих последних вопросов. Но, я могу попытаться. Калека ли она разумом несчастная или нет, для меня теперь не имеет значения, думаю, я хочу убить ее. Если она меня убьет, тогда удачи тебе, Аксель, попытайся еще раз.
Барон помолчал, обдумывая что-то. Потом он сказал:
— Думаю, ты все же можешь контролировать ее безумие. Она пришла тебе на помощь, и она перестала убивать моих людей, когда ты остановился. И сейчас она ждет твоих действий. Уведи ее отсюда. Уведи ее из города и сделай так, чтобы она не вернулась. И я обещаю тебе, что до суда по случившемуся с Ульрике ты будешь совершенно свободен.
Рыцарь на минуту задумался, затем ответил:
— Хорошо. Я приеду на суд. Но, если к тому времени я буду мертв, то извини, в этом я не могу дать тебе никаких гарантий.
Барон кивнул, соглашаясь.
Ульрих позвал Грома. Тот облегченно рванулся, вставая на ноги, стряхивая с себя мертвецов, мотая головой и отфыркиваясь. Рыцарь огорченно заметил, что Гром хромает. Но, сейчас он ничем не мог ему помочь. Он сел на коня и обернулся к Мэннингу:
— Мне нужна вторая лошадь. Гром ранен, не уверен, что он сможет долго везти двоих.
Барон выругался сквозь зубы и сказал:
— У меня нет лишних лошадей.
Ульрих промолчал.
Наконец, барон решил, что лучше будет все-таки пожертвовать одной лошадью, ради своих людей, чем оставшимися людьми, ради одной лошади. И он приказал одному из слуг привести лошадь, которая увезла Ульрике в лес. Вскоре он услышал за своей спиной цокот копыт, а потом его острый слух уловил плевок и бурчание слуги:
— Чертова тевтонская шлюха…
Он развернулся в седле и поймал взгляд произнесшего это. Тот мгновенно заткнулся и подавился оставшимися в нем словами. Ульрих обратился к сумасшедшей:
— Лошадь твоя.
— ????? она мне? — удивленно ответила та.
Он не понял ее вопроса, но утвердительно ответил:
— Тебе.
Женщина замотала головой, отказываясь:
— ????????????? лошади.
Что ей еще надо, — устало думал рыцарь, выжидающе смотря на нее, — она не хочет лошадь? Рядом также выжидающе на нее смотрел Аксель фон Мэннинг. И безумная стала взбираться в седло. Странным необычным способом. Чертова страна, рожающая чертовых женщин и уродующая их, обучая владеть оружием, — подумал Ульрих, — все то у них не так как у людей. Но, когда безумная попыталась стронуть лошадь с места, он понял, что обучение ее страны здесь не причем. Чему бы ее там не обучали, только не верховой езде. Она не умела держаться в седле! Это поразило его и обескуражило. Она владела самой совершенной техникой боя из всех виденных им, но не владела одним из самых основных военных искусств — искусство верховой езды было ей совершенно, абсолютно неизвестно. И даже если она потеряла память, ее тело никак не могло этого забыть. С кем же они там воюют — думал Ульрих, — если не умеют ездить на лошадях, неужели такое боевое искусство нужно им только для того, чтобы отбирать земли у ближайших соседей?!
Народ вокруг катался от хохота. Мэннинг ждал их отъезда. Делать было нечего, он подъехал к ней и сняв ее с лошади, пересадил к себе. Другую лошадь он привязал к седлу Грома, потом крепко обхватил женщину рукой, чтобы она не свалилась и сказал барону на прощанье:
