Анто Станичич - Гнездо чаек
Немного выждав, старик пошел освобождать Бошко из его заточения. Откинув доску, он протянул юноше руку, чтоб помочь ему выбраться из тесной деревянной коробки. И сделал это как раз вовремя, так как молодой человек едва не лишился чувств. Старик поставил доску на место, закрыл дверь и стал рассматривать своего гостя.
— Как мне вас благодарить? — пробормотал Бошко.
— Не надо мне благодарности, лучше поешь немного. Поди, проголодался. За тобой долго гнались?
— Не очень. К счастью, я моложе их и бегаю быстрее. Не то…
— В чем ты провинился? А ну, выкладывай начистоту!
— Поверьте, я ни в чем не виноват. Три дня назад меня посадили в тюрьму без всякой причины. А сейчас против моей воли повели на тартану. Да и капитан меня отпустил.
— Отпустил, говоришь? Что-то плохо верится в такое. Рассказывай как на духу. У нас есть время.
И Бошко рассказал своему спасителю все с того самого момента, когда во время шторма затонула их шхуна, и вплоть до той минуты, когда он ворвался в его жилище.
— Молод ты еще, — успокоил его незнакомец. — Жизни не знаешь, а тем более повадок наших заправил. Хитрости и коварства им не занимать, если они хотят кого-нибудь заставить на себя работать. Думаешь, они лучше обходятся с теми, кто рожден здесь, среди этих вонючих каналов? Ничего подобного! Венецианцы как огня боятся шпиков и доносчиков. Горе тому, кто не клонит головы перед сильными да перед богатыми. Простые люди, которых ты видел на площади или на улицах, могут свободно войти только в церковь. Да и то войти, а не сесть, где им хочется, чтоб молиться богу. Даже в божьем храме у народа свои места, у знати — свои. Ох уж эти синьоры! Так и стараются перещеголять друг дружку в наглости да бездушии, хитрости и лукавстве. Кому это лучше удается, тот скорее добирается до золоченых стульев, позолоченных тарелок, ножей, ложек и вилок. Только знай, ножки их золоченых стульев уже не так крепки, как прежде. Порасшатались малость.
— Откуда вам это известно?
— На то я и гондольер, чтоб все знать. Моя гондола хранит много тайн, а у нее от меня нет секретов. Знаешь, сколько каналов в Венеции? Сто семьдесят шесть. Нет такого канала, где не проходила моя гондола. Частенько перевожу я подвыпивших капитанов и матросов, которые возвращаются на свои суда то из таверны, то с попойки у какого-нибудь богача. А пьяные, они, брат, говорят много лишнего. Один сболтнет одно, другой другое. Если бог дал тебе хоть каплю ума, то из их пьяной болтовни можно многое почерпнуть. Но самое главное — умей молчать. Потому как…
— Ну и люди у вас!
— Думаешь, в твоей Боке лучше? Спроси-ка своих графов, за что венецианцы дали им землю и титулы? За красивые глаза? Как бы не так… Когда ты в последний раз был в Боке?
— Я не видел свою родину.
— Да, я забыл, что ты родился на шхуне. И никогда не был в Боке?
— Никогда. Извините, я до сих пор не знаю вашего имени.
— Джованни. А ты?
— Бошко.
«Тебе половина и мне половина»
Четыре дня и четыре ночи провел Бошко в доме своего спасителя. Здесь ему было несравнимо лучше, чем в тюрьме, и все же эти дни ожидания были для него мучительно трудными. Бошко просто изнывал от скуки и безделья. Если б у Джованни нашлась хоть какая-нибудь книга, чтоб за чтением скоротать время! Но в его убогом, полутемном жилище не было ничего, кроме старой кровати, двух-трех стульев и скрипучего шкафа. И Бошко волей-неволей целыми днями думал об одном — как ему отсюда уйти. Что ждет его? Когда Джованни возвращался домой, он всякий раз спрашивал его, есть ли надежда покинуть Венецию. И всякий раз слышал в ответ:
— Не вешай нос, юноша!
На пятый день Джованни пришел домой, напевая, как обычно, какую-то песенку. Бошко не понимал, как может петь человек, так много переживший в жизни. И лишь только Джованни положил на стол сумку с едой, Бошко обратился к нему:
— Скажите, пожалуйста, почему вы всегда поете, возвращаясь домой?
— Может быть, ты удивишься, юный мой друг, но я пою, когда мне хочется песней разогнать тяжелые мысли и заботы. Такое со мной бывает триста шестьдесят пять раз в году, столько, сколько несчастий выпало на мою долю. Песня помогает мне жить. Я себе пою, а люди думают, будто я не в своем уме, и жалеют меня, оставляют в покое, я имею в виду этих наших доносчиков и шпиков. У них есть дела поважнее, чем заниматься каким-то сумасшедшим. И еще кое в чем я должен тебе признаться. Когда ты ворвался в мою каморку, я был очень недоволен. Ты нарушил мой покой. Но теперь я так привык к тебе, что лечу домой как на крыльях. Ведь я давно забыл, как это хорошо, когда тебя дома кто-нибудь ждет. Это моя незаживающая рана. Я думал, было бы просто замечательно, если б мы всегда жили вместе, если б ты был мне вместо сына. Думая об этом, я не пел. Запел лишь тогда, когда вспомнил, что ты не можешь жить здесь, как птица в клетке, для того только, чтоб было кому меня встречать. Как ты думаешь, я и впрямь сумасшедший?
— Нет. Мне такое и в голову не приходило…
— И вот тебе еще одно доказательство того, что я в полном здравии. Я нашел капитана, владельца шхуны из Падуи, который возьмет тебя к себе своим помощником.
— Кто он?
— Он крупный купец, а контрабандист так еще покрупнее будет. Хочет торговать с арабами, да никак не найдет подходящего толмача. Я сказал, что есть у меня на примете паренек — и по-арабски калякает, и с судном управляется, что твой капитан, так он на радостях сунул мне в руку золотой. Вот, держи, — и Джованни извлек из глубокого кармана золотую монету. — Теперь слово за тобой. Согласен?
— Разумеется, согласен. Какое он мне положит жалованье?
— Насчет жалованья разговору не было. Но ты не волнуйся, не обидит. Предоставь дело мне. Сейчас главное — незаметно выбраться из Венеции. Отсюда пойдете в Будву. Там он намерен продать контрабанду. Уже несколько дней я тайком понемногу перевожу на его судно шелк. Гребу себе, пою и доставляю контрабанду.
— Кто его ждет в Будве? — спросил Бошко.
— Сообщники. Ты, конечно, не думаешь, что тамошние графы и купцы честнее наших негоциантов. Они тоже только и смотрят, как бы кого обмануть, увильнуть от таможенных пошлин. Не скрою, мне тоже кое-что перепадает. И потому они держат меня на привязи, мой юный друг. Стоит мне пикнуть, они тут же сунут доносчикам горсть золотых, и я окажусь за решеткой. Их суда, полные товаров, на раздутых парусах побегут по морю как ни в чем не бывало. Запомни, они и наушников оделяют золотыми. Как же иначе!
— Плохо иметь дело с такими людьми.
— Куда уж хуже, но я научу тебя, как себя вести, чтоб не угодить в ловушку. Я не силен в грамоте, но в этих делах кое-что смыслю. Когда на меня обрушилось первое несчастье, я с горя запел. И сразу прослыл ненормальным. Зато с тех пор не потчую шпиков в тавернах. Им как-то совестно принимать угощение от слабоумного.
