Александр Дюма - Роман Виолетты
Однако в своих ласках я не ограничился прикосновениями к клитору — источнику наслаждения для юной девушки, которая ублаготворяется в одиночку; женщина зрелая получает не менее сильное наслаждение и при помощи влагалища.
Время от времени язык мой проваливался в горячие и обильные глубины шейки матки. Наслаждение оставалось прежним по силе, менялся лишь его очаг. В такие мгновения, чтобы не давать графине передышки, место моих губ на клиторе тотчас занимал мой палец.
Графиня пришла в восхищение:
— Просто невероятно, никогда еще мне не было так хорошо. Пусть это никогда не кончается, пообещай, что повторишь все снова. Я так тебя чувствую, ощущаю твои губы, зубки, язык, о, если не остановишься, я больше не вытерплю, нет сил… Я приближаюсь… вот-вот изольюсь… неужели это ты, Виолетта, довела меня до такого накала! О Виолетта!..
Виолетта не пожелала отозваться.
— Виолетта, подтверди мне, что это ты. О нет, это невозможно! Тут слишком глубокое познание женской природы.
Графиня попыталась приподняться, однако, обеими руками надавив ей на грудь, я пригвоздил ее к постели; тем временем она дошла до пика наслаждения, губами я ощущал, как все ее потаенные органы сократились. Язык мой задвигался быстрее; к нему присоединилось щекотание моих бездействовавших до сей поры усов, более не желающих довольствоваться ролью свидетеля. Графиня скорчилась, издала стон, после чего меня обдало теплым нектаром, казалось стекающимся со всего ее тела во влагалище, и, наконец, одним мощным вдохом вобрав губами все это, я поневоле впитал в себя подлинную сущность графини.
Дождавшись этого мгновения, я и сам предался неистовому восторгу сладострастия.
Виолетта, изнеможенная и распростертая, лежала у меня в ногах.
У меня недостало сил удержать графиню; она спрыгнула с кровати и, окинув взором поле брани, издала ужасный вопль.
— Воистину, — обратился я к Виолетте, — я сделал все, что мог, чтобы поссориться в графиней, теперь тебе предстоит примирить нас.
И я удалился в туалетную комнату.
До меня донеслись сначала крики, затем рыдания и наконец вздохи; приподняв портьеру, я обнаружил, что Виолетта в меру своих сил пыталась помирить нас с графиней, выступая в качестве моей преемницы.
— Что ж, должна признать, что это уже неплохо, — одобрила графиня Виолетту, когда та закончила. — Однако то, что я испытала перед этим, было божественно.
И она протянула мне руку. Итак, мы заключили мир. Соглашение между воюющими сторонами содержало следующие пункты:
1) Виолетта безоговорочно остается моей любовницей; 2) я предоставляю ее в пользование графини, но всегда в моем присутствии; 3) если я пожелаю, то могу в отношении графини выступать в роли женщины, но никогда — в роли мужчины.
Упоминались в нем и оговорки, сделанные самой Виолеттой.
Тройственное соглашение было подписано всеми сторонами. Примечание на документе гласило: если графиня с Виолеттой обманут меня, то на время их преступного сговора я приобретаю в отношении графини такие же права, какими я наделен в отношении Виолетты.
VII
Первое время своеобразный акт о разделе, заключенный между мной и графиней, несколько настораживал Виолетту — она опасалась, что я охладею к ней. Такого рода сомнения порой одолевали и меня. Однако тройственный союз, напротив, усилил нашу страсть, привнеся в нее особую остроту.
Строго соблюдая условия договора, ни я, ни Виолетта не донимали друг друга ревностью.
Графиня же оказалась менее терпимой и каждый раз, когда на ее глазах я выступал в роли мужчины для Виолетты, лаская ее, тотчас требовала от девочки проявлений самой пылкой нежности.
Поскольку я не брал на себя по отношению к графине такие же обязательства, какие я заставил ее взять на себя по отношению ко мне, то есть никогда не развлекаться с Виолеттой в мое отсутствие, я наслаждался моей маленькой любовницей сколько хотел, и, когда графини не было рядом, вовсе не замечал, что мне чего-то не хватает. Напротив, следует признать, что для меня, художника, подобная жизнь втроем была весьма приятна и поучительна. Часто в разгар наших ласк я спрыгивал с кровати, хватался за альбом и карандаш и, вместо того, чтобы останавливать всплеск страстей двух своих натурщиц, снова и снова возбуждал их пыл, дававший мне возможность увидеть новые позы и заставлявший сладострастные женские тела безудержно являть неведомые по форме красоты.
Однако накал наших отношений нисколько не отвлекал меня от намерения развивать склонность Виолетты к сценическому искусству.
Разучив с ней роли Ифигении Расина, Притворщицы Агнессы Мольера и Марион Делорм Виктора Гюго, я обнаружил, что она наилучшим образом способна проявить себя в комедийном жанре.
Графиня также не была лишена артистических способностей — получив воспитание в Птичьем монастыре, она, как это принято в пансионах, по праздничным дням играла на сцене; высокий рост, низкий, почти мужской голос придавали ее жестам и речам налет наставнической важности; и я с удовольствием наблюдал за их репетициями, в особенности когда в добытых мною настоящих греческих одеяниях, оставляющих не совсем прикрытыми их обнаженные тела, они обе отдавались во власть страстей, таких пленительных и бурных у Расина.
Уверовав в способности Виолетты, я обратился к своему приятелю-драматургу с просьбой написать рекомендательное письмо к одному преподавателю драматического искусства.
Вручая мне конверт, приятель с усмешкой заметил, что нелишне предупредить Виолетту о возможных домогательствах со стороны г-на X.
Виолетта отправилась к г-ну X. в моем сопровождении, и я лично передал ему письмо своего друга. Прослушав три роли, он согласился со мной, что при ее способностях наибольших успехов она добьется, изображая смешное и забавное.
Он начал разучивать с ней роль Керубино. Три недели или месяц все шло как нельзя лучше, но однажды вечером Виолетта бросилась мне на шею и, покачав головой, решительно заявила:
— Я больше не хочу ходить к господину X.
Я стал ее расспрашивать.
Произошло то, что и предвидел мой друг. Четыре или пять первых уроков учитель обходился с ученицей как с сестрой, однако мало-помалу, под предлогом, что надо научить ее согласовывать жест со словом, стал давать волю рукам, и Виолетте пришлось отбиваться от нескромных прикосновений, позволительных любовнику, но никак не педагогу.
Виолетта расплатилась за полученные уроки и прекратила эти занятия.
Нашли другого преподавателя.
Этот начал подобно своему предшественнику, и кончилось все примерно так же.
Как-то зайдя в кабинет нового наставника, она обнаружила на письменном столе раскрытую книгу, лежавшую на месте Мольера, которого они обычно репетировали.
