Дмитрий Агалаков - Принцесса крови
И герцог Бургундский решил воспользоваться этим. В своем авантюризме и беспринципности он пошел значительно дальше, чем от него ожидали самые смелые до предположений противники. В отличие от арманьяков, не желавших связываться с чернью, герцог сделал ставку на простолюдинов, завлекая их лестными обещаниями дать новые свободы и во всем виня своих противников.
Одним из его самых смелых ораторов был лиценциат канонического права, ректор университета Пьер Кошон де Соммьевр. Не то чтобы он рвался на такую работу, но кто платит, тот не спрашивает твоего желания. Окруженный надежной охраной на улицах столицы, Кошон говорил внимающей ему толпе:
— Парижане, скажите мне во имя Бога, сколько же мы будем терпеть насилие арманьяков? Они потеряли стыд и честь! Только власть, что они строят на потоках крови — вашей крови! — интересует их! — Пьер Кошон был искренен в своей ненависти к сторонникам Карла Орлеанского и графа Арманьяка. Его пестовали бургундские герцоги и от них он получал золото. — Идите же и берите Бастилию, где томятся лучшие сыны Франции! Господь взывает к вам! Берите штурмом особняки тех, кто покрывает арманьяков! Это они виноваты в ваших бедах!
Самое главное — вовремя бросить клич. И герцог Бургундский, пользуясь талантами таких, как Пьер Кошон, его бросил.
Первыми взбунтовались мясники — самая сильная и решительная порода горожан. Владельцы скотобоен взяли в руки оружие. Как дворяне — вассалов, они призвали на войну с арманьяками многочисленных подмастерьев-живодеров. За ними последовали дубильщики кож и скорняки.
Все эти люди умели держать в руках ножи и топоры. Их вождем стал неукротимый живодер Симон Лекутелье по прозвищу Кабош. Наиболее богатые горожане были рады вверить такому отчаянному человеку, готовому свергнуть самого короля и его опекунов, всю полноту власти. Вверить, но — временно…
27 апреля 1413 года восставшие ворвались в Парижскую ратушу, перебив охрану, вооружились с ног до головы и осадили дворец короля. Карл Шестой, пребывая в безумии, никого не слышал и ничего не видел.
«Требуем ареста королевских чиновников!» — кричала толпа кабошьенов.
Но король молчал — он представлял себя тонким стеклянным сосудом, одно прикосновение к которому может его погубить.
«Требуем снизить налоги и обуздать аристократов!» — ревели мясники и примкнувшие к ним горожане других профессий.
Но король безмолвствовал. Он был хрупким стеклом, печально звеневшим от гула парижских улиц.
Кабошьены взяли штурмом грозные особняки сторонников арманьяков — герцогов Гиеньских и графов Артуа. Наконец они ворвались в королевский дворец и арестовали охрану дофина. Семнадцатилетний юноша, Луи, которому так и не суждено было стать королем, сидел на постели и раскрытыми от ужаса глазами смотрел на десяток мрачных людей, вооруженных ножами, копьями и топорами, застывших на пороге его спальни. Он решил, что его пришли зарезать — как свинью на бойне. Для повстанцев это было привычным делом. Луи просто не знал, что они здесь, чтобы защищать его, «несчастного дофина», от «арманьякской нечисти». Ведь именно такова была идея похода на дворец, провозглашенная бургиньонами.
Поначалу Жан Бесстрашный уверовал, что победил. Да так оно и было! Герцог Бургундский оказался сильнее, беспощаднее и коварнее своих врагов. Он был настоящей бестией! А время арманьякской неистовости еще не пришло…
Но разбередив толпу и вооружив ее, он не сразу понял, какого зверя разбудил на свою голову. Любовь толпы оказалась еще эфемернее любви самой ветреной женщины…
В том была виновата и кровожадность бургундцев. Забыв, что их лозунгом являлось «восстановление справедливости», они занимались тем, что добивали своих врагов, которые не успели бежать из Парижа. В стремлении изничтожить арманьяков бургундцы работали мечами, копьями и топорами, не гнушались кинжалом, спрятанным под плащом, и виселицей — для публичной показухи…
Это было время расправ и беззаконий. Когда-то существовал кровожадный Рим со списками проскрипций на колоннах города, где каждое утро перечислялись новые имена людей, смерти которых требовали диктаторы.
Париж мог бы позавидовать тому Риму…
Бургундцы забыли, что мир и порядок — естественное состояние человека, что городом и страной надо управлять, а данные народу обещания — выполнять. Но только кабошьены не забыли этого. И уже скоро упивавшиеся кровью арманьяков бургиньоны сами превратились в жертв.
Для черни все аристократы на одно лицо!
Чудовище на днем морском, стряхнув остатки сна, бушевало. Оно било хвостом, разрывало дно лапами, могучим телом потрясало толщи вод.
Столица была охвачена анархией. Бургундцев побили, арманьяки были далеко. Аристократы прятались в домах-башнях, рассыпанных по городу, или убрались восвояси из столицы — в ближние замки.
Королеве и тем членам королевской администрации, что остались в Париже, пришлось идти на любые уступки. Парижане хотят, чтобы власть реорганизовала государственный аппарат в пользу простых горожан? Пожалуйста — реорганизует. Парижане требуют, чтобы власть отдала в их руки управление городом и военной охраной столицы? (Поскольку ее охраняли то арманьяки, то бургундцы, крошившие черепа друг друга, им некогда было думать о своих обязанностях.) Конечно, отдаст. Парижане желают обложить налогами городские верхи и университет? (Ох уж этот университет, выбивший себе главную привилегию — не платить налогов никому и никогда!) Да будет так!
Ордонанс от 26 мая предлагал программу «умеренных реформ» в финансовых и судебных областях. Правда, богатые горожане получали от этого ордонанса выгоды, а вот бедняки — нет. Они были бедны раньше и таковыми должны были оставаться и впредь.
Целое лето Париж пытался уразуметь, что же все-таки произошло? Пытались уразуметь бедняки. Для богатых горожан все давным-давно стало ясно. К концу лета, поостыв, кабошьены поняли, что их обманули. Городская верхушка воспользовалась их напором, как тараном при взятии городских ворот, а теперь оставляла ни с чем. Но погрозить богачам-горожанам кровавым мясницким кулаком кабошьены не успели — те призвали на выручку затаившихся, но пылавших жаждой расправы сторонников графа Арманьяка.
И чудовище на дне морском заворочалось с новой силой! Оно билось и рвалось изо всех сил, ни к кому не испытывая жалости.
Гражданская война вновь набирала силу…
Шестого сентября войско изгнанных арманьяков под предводительством Бернара Седьмого, тестя Карла Орлеанского, ворвалось в столицу и принялось истреблять зарвавшихся кабошьенов. Но это была прелюдия, разминка. Расправа аристократов над плебеями. Главная бойня ждала Париж впереди! Восстание стремительно и жестоко подавили, Кабош был казнен, ордонанс бунтовщиков отменен. И вот тут арманьяки по-настоящему сжали оружие в рыцарских кулаках, свирепо сжали: так где же у нас прячутся эти мерзавцы бургиньоны, из-за которых и началась вся эта свара? И есть ли они? А если есть, то подать их сюда! На копья, на мечи и ножи, на плаху — под топор палача! И все то, что делали бургиньоны с арманьяками, теперь делали арманьяки с бургиньонами. Но только с еще большей злостью, накопившейся за воротами Парижа, с неистовостью и ожесточением.
