Алла Гореликова - Серебряный волк
— Не станет, — кивает Карел. Берет еще кубок. Выпивает. Роняет кубок на стол; недопитый глоток растекается по столешнице кровавой лужицей. Карел смотрит на хлеб с мясом и снова тянется к вину.
— Хватит! — Лека придерживает его руку. — Серега дело говорит. Заешь. И скажи все-таки: чему ты удивлен? Я говорил тебе, что толку не будет.
— Я… ну да, я удивлен. Я, Нечистый меня задери, больше чем удивлен… я поражен, ошеломлен и не знаю что еще. Он должен бы понимать, что ждет нас. А он… — Карел берет-таки хлеб, но до рта не доносит; руки дрожат, мясо падает на стол, в винную лужицу, расплескивая кровавые брызги. — Он чуть не убил меня. Он… Я видел его всяким, но никогда — таким. Или… или вы тоже считаете меня трусом? Бесхарактерным слизняком, гномьей соплей? — Карел смеется, хрипло, мотая головой… В глазах его блестят слезы. — Вот я удивлен, а ты, — он тычет трясущимся пальцем в Леку, — нисколечко! Он ведь отрекся от меня по всей форме — а ты не удивлен. Почему, а?
— Сказать тебе? — Лека смотрит на Карела долгим взглядом, наливает себе вина. — Хорошо. Я скажу, почему не удивлен, почему говорил, что толку не будет… Почему не стану звать тебя к себе домой, хотя очень этого хочу… Знаешь что, Карел, нечего нам здесь делать. Закончим ужин в комнате. Хозяин!
— Да, господин.
— Все — к нам в комнату.
— Еще вина?
— Да! — Карел поднимается, широкие ладони тяжело ложатся на столешницу. — Еще столько же.
— Как прикажете, господин.
— Пойдем, Карел.
— Ты обещал сказать… почему ты не удивлен, а?
— Пойдем в комнату, там скажу.
Я отстаю от них на пару шагов. Говорю Мику и подошедшему на шум Олли:
— Не надо вина. Он и так разошелся, от вина только хуже станет.
— Что-то случилось, молодой господин?
— Да. Случилось… Вы все узнаете сами, почтенный Олли. Вся Таргала узнает… Или я не понимаю этого короля. Мы, наверное, уедем поутру, Олли. Спасибо вам.
— Что вы, молодой господин! Вам спасибо! По нынешним временам редко кто платит полновесной монетой… а вы ведь знали, что я принял бы вас и так.
Хлопает задняя дверь, на миг впустив вой ветра и далекий гул штормового прибоя. Олли подзывает служанку, кивает на наш стол:
— В комнату к молодым господам. Все, кроме вина.
Я выскакиваю во двор, переглядываюсь с Лекой. Карел стоит, запрокинув голову, ловит лицом редкую морось. Спрашивает глухо:
— Нужно ли ждать весну? Я и так знаю, что она принесет… Я не хочу этого видеть.
7. Ночь молчания
Мы покидаем Готвянь на рассвете. Я расплатился с Олли, он собрал еды в дорогу.
Карел молчит. Вчера он долго стоял во дворе «Морского змея», глядя в темное небо. А когда вошел-таки в комнату, попросил:
— Не говори ничего сейчас, Лека, друг… Хватит с меня на сегодня. О том, какой я малодушный трус, ты не скажешь ничего нового. А что я глупец — я понял и сам. Хватит. Остальные откровения оставь на завтра.
— Поешь хотя бы.
— Не хочу. — Карел упал на кровать, лицом в подушку, плечи его мелко затряслись. Лека покачал головой и молча погасил лампу.
Не знаю, заснул ли Карел, а мы с Лекой не спали. Сидели, прижавшись друг к другу плечами. Молчали. Смотрели на Карела — глаза привыкли к темноте, и его движение мы бы не пропустили. Но он не шевелился.
— Вставай, — сказал Лека, когда предрассветные сумерки опустились на мир звенящей дождем тишиной. — Вставай, Карел. Не надо нам здесь оставаться.
Карел сел, тряхнул головой:
— Ты о чем?
— Хочешь еще поговорить с отцом?
— Я?! Боже упаси, нет!
— А с матушкой?
Карел встал. Поймал Лекино плечо:
— Как ты догадался?
— Просто, — вздохнул Лека. — Представил себя на твоем месте.
— Неприглядное, должно быть, зрелище, — хмыкнул Карел. — Знаешь что? Зря ты вчера не дал мне напиться.
— Успеешь.
— Я хотел вчера… Мне стало бы легче.
— Ошибаешься.
— Я что, не имею права?! — вспылил Карел. — У меня что, не только чести не осталось, но и головы на плечах?! Свет Господень! Меня надо водить за ручку и вытирать сопли?!
— Знаешь что? — Я подошел к Карелу вплотную и взглянул ему в глаза… больные и бешеные глаза опозоренного рыцаря. — Это я вчера велел хозяину не приносить вина. Хочешь, дай мне в морду! Серьезно, Карел. Может, тебе станет легче.
— Не станет, — буркнул Карел. — Поехали, раз уж решили. Но вечером… Помните постоялый двор, в котором мы ночевали перед Готвянью? Так вот, там я напьюсь. Нам все равно надо где-то ночевать, а там… там самое отвратительное пойло из всех, что я пробовал в жизни. Таким только и надираться с горя. И — обещайте, что не станете меня останавливать.
— Ладно. — Лека затянул дорожный мешок, взвалил на плечо. — Если не начнешь буянить. Пошли.
Мы гоним коней навстречу рассвету, и впервые в жизни скачка не доставляет мне удовольствия. Пустая дорога летит под копыта, моросит нудный и холодный, истинно осенний дождь, а я думаю: Таргале не избежать войны. Если не мы, то империя. И глупо пропускать империю вперед. Но… куда же девать тогда нашу дружбу с Карелом?
ГНЕВ КОРОЛЯ
Пробовать «самое отвратительное пойло» у меня нет ни малейшего желания. Поэтому я снова беру в руки серебряную змейку Лекиного амулета. Я слышу хриплый смех Карела… хлопает дверь, шуршит дождь… забрехал невдалеке пес…
— У Таргалы нет больше принца! Слышите, нет! Король будет править вечно, до самого конца!
— Заткнись! Еще не хватало тебе загреметь в каталажку.
— За что?! За правду?
— За оскорбление короны.
— Лека, друг… постой. Скажи — ты мне друг?
— Да! Да, да, да! Успокоился? Пойдем спать, Карел. Завтра ты пожалеешь, что сегодня перебрал…
Нет, не хочу я стать свидетелем этакого безобразия! Вряд ли Лека станет раскрывать свою тайну пьяному вдрызг собеседнику.
Дальше, дальше! В Корварену.
Вот они, ее белые стены и черепичные крыши, и жухлые яблони, и рано облетевшие клены. И разносится по пустынным улицам зычный голос герольда: «Карел, сын мой и наследный принц, лишается отныне прав на наследие мое, на имя мое и герб мой!» Герои моего дознания, идущие по улице Яблонь к переулку Веселого Ваганта, прекрасно его слышат.
— Я горжусь дружбой с тобой, слышишь, Карел? Клянусь в том Светом Господним и кровью своей!
— В тебе достаточно и храбрости, и чести, и твой отец только потому не видит этого, что привык судить людей по себе. Я пошел бы с тобой в любую драку, хоть на смерть, — только позови.
А ведь Мишо оказался прав, думаю я. Раскопал же… ведь ни один менестрель, кроме него, не рассказывает о том, что Лютый отрекся от сына еще тогда… до его плена в Подземелье. «Подземелье чтит принца Карела и всегда будет чтить, — слышу я гнусавый гномий голос, в котором печаль и торжество. — Мы помним, какой путь прошел он ради мира».
