Иван Алексеев - Завтрашний взрыв
Оставив Сидора со товарищи отдыхать, Степа решил еще раз пройтись вдоль стен больничной палаты. Смеркалось. Стражник не спеша брел по тропинке, задумчиво глядя на окна, чуть освещенные изнутри огоньками ночников. Вдруг, скорее ощутив, чем увидев, движущегося из сумерек ему навстречу человека, он замер на месте, подобрался, как в былые времена в темных переулках московской слободки. Шедший по тропинке человек нес на плече коромысло с двумя ведрами. Обычный водонос, но не монастырский, а из ополченцев. По его осанке можно было догадаться, что ведра сейчас пусты. Но что-то в этом мужике было не так. Через мгновение стражник понял, что именно заставило его насторожиться: водонос шел слишком уж медленно для человека с пустыми ведрами и при этом явно разглядывал окна больничной палаты.
«Ну и что же? — мысленно возразил сам себе Степан. — Просто он устал за день, вот и бредет не спеша на отдых к своему шалашу. А освещенные окна всегда притягивают взгляд, вот он и пялится на них безо всякой задней мысли». Однако стражник решительно шагнул навстречу водоносу, преграждая путь:
— Здорово, мил человек! Почто не спишь да с пустыми ведрами впотьмах бродишь?
При первых же словах Степы водонос испуганно сорвал с головы шапку и поспешно поклонился, насколько позволяло это сделать лежащее на плече коромысло. По этим его жестам сразу стало понятно, что мужик из числа робких, забитых жизнью русских крестьян или дворовых людей и в каждом встречном заранее признает превосходство над собой. Но такая явно выраженная покорность и униженность водоноса, пожалуй, лишь усилили подозрения Степана.
— Так зачем ты в ночи по монастырю-то шляешься? — повторил он свой вопрос.
— Дык, я ведь это… С работы я, с огородов… Воду носил в бочку для утрешнего полива. А теперь вот в шатер иду, на ночлег, значить.
— Ну, пойдем, коли так. Провожу я тебя до твоего ночлега, а то еще споткнешься в темноте невзначай, — не терпящим возражений, чуть насмешливым тоном скомандовал Степан. — Шагай вперед!
Мужик послушно затрусил на полусогнутых ногах по направлению к соборной площади. Когда они пересекали площадь, над монастырской стеной взошла полная луна, залив все обширное пространство перед храмом ярким холодным светом.
— А ну, постой-ка, приятель! — приказал стражник шедшему впереди мужику. — Желательно мне твою личность разглядеть да вопросы кой-какие задать.
Тот мгновенно замер, пригнулся, словно ожидая удара сзади.
— Поворотись, поворотись, — с прежней насмешливой интонацией произнес Степан. — Встань к лесу задом, а ко мне передом! Да поведай, кто ты есть таков и как в монастырь попал. Коромысло-то покуда опусти.
Мужик неловко повернулся, опустил коромысло, исподлобья робко взглянул на Степу. И тут же на его малоподвижном, ничем не примечательном лице промелькнуло выражение неподдельного изумления. Эта короткая, почти мгновенная смена эмоций не ускользнула от внимательного взгляда опытного стражника.
— Что, земляк, узнал меня? — грозно, не давая мужику опомниться, выкрикнул стражник.
Мужик, вопреки ожиданиям Степы, не сделал попытки отпереться.
— Дык, конечно, узнал. Тебя ведь, страж Степан, почитай, пол-Москвы знает! Только… — Он сделал паузу, чуть замялся. — Только слух прошел с год назад, что, дескать, убит ты был в своей слободке, незнамо кем. Стало быть, соврали, значить, и ты, слава Богу, живой! — Мужик торопливо снял шапку и перекрестился на купола собора.
Степе показалось, что в словах мужика прозвучала искренняя радость. Но, как известно, когда кажется — следует креститься. Стражник перекрестился вслед за мужиком и продолжил допрос:
— Так ты-то сам кто будешь? Раз уж меня знаешь, то смотри, не ври! Все равно тебя на чистую воду выведу, да еще и огорчу потом до невозможности!
— Зачем же мне врать-то? Лавром меня зовут. Сам-то я деревенский, да уж который год в Москве живу, на заработках. На мельницах работал, у бояр да купцов. Да водоносом тоже случалось подрабатывать.
Степа внимательно вгляделся в лицо мужика, и ему оно показалось знакомым. Где же он мог его видеть? Но как стражник ни напрягал память, ему не удавалось вспомнить, когда и при каких обстоятельствах он встречался с этим человеком. Словно мужик был в другом обличье. «Ладно, разберемся. Никуда он не денется!» — успокоил себя Степан и задал несколько уточняющих вопросов с подвохом. Мужик охотно и без запинки поведал о московских мельницах, на которых ему довелось работать, об их хозяевах, и не попался ни в одну из Степиных ловушек. Судя по всему, мужик рассказывал о себе чистую правду.
— А как же ты из Москвы-то в наш монастырь попал? Навстречу крымскому набегу, что ли, подался, покуда добрые люди, от него спасаясь, наоборот, в Москву шли?
— Дык ведь я ж еще по весне из Москвы-то ушел в Рязань. Кума у меня там. Вот к ней и подался. Решил лучшей доли да больших заработков поискать. А тут как раз набег случился. Ну, я до Рязани-то и не дойдя даже, обратно кинулся, со всеми вместе. И с беженцами в монастырь, стало быть, и пришел.
Степа несколько минут постоял в раздумье, пристально вглядываясь в лицо мужику, силясь вспомнить: где же он мог его видеть? Может быть, действительно мимоходом встречал в столице? Во всяком случае, мужик действительно работал в Москве именно там, где говорил, иначе он просто не смог бы ответить на вопросы стражника, профессионально интересовавшегося как раз самыми мелкими подробностями. И к тому же, узнав Степу, он не испугался, а, пожалуй, даже обрадовался. Хотя если этот подозрительный водонос действительно умеет ловко притворяться, то он и робость, и радость, и что угодно способен изобразить с одинаковым успехом.
Мужик спокойно выдержал пристальный взгляд стражника, не отвел глаз, не засуетился, а смотрел на Степу доверчиво и бесхитростно.
— Ладно, Лавр, пойдем, провожу тебя до ночлега!
— Благодарствую, страж Степан! — обрадовался мужик, словно не поняв, что проводы — это не честь, а продолжение слежки.
Он вскинул коромысло с ведрами на плечо и бодро зашагал по направлению к шатрам, в которых расположились беженцы и ополченцы. Но Степа внезапно вновь окликнул водоноса:
— Постой-ка, мил человек! Еще один вопрос к тебе имеется! Небось, бражку несешь за пазухой?
— Что ты, что ты! Грех-то какой!
— А вот я сейчас посмотрю!
Степа обыскал покорно остановившегося мужика, заглянул в пустые ведра. Кроме простого ножа на поясе, старой, изрядно обгрызенной деревянной ложки да пары медных монет в тряпичном узелке у того ничегошеньки не было.
— Ну, извини, земляк, что худое заподозрил. Служба у меня такая. Пойдем, ужо, на отдых!
