Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех cвятых. Цикламор
– Мир!
Комизм пьески был немного кощунственным, как это частенько случалось в подобного рода представлениях. Устав раздавать людские судьбы, Бог-Отец заснул. «Судьбы» в виде маленьких лепешек все падали и падали на землю. Их подбирала обезьяна и подсовывала людям, завернутым в простыни, будто младенцы в пеленки. Каждый съедал свою лепешку, либо с удовольствием, либо с отвращением. Затем «младенцы» исчезали за занавесом с яблоней – и возвращались оттуда уже в одежде, соответствующей полученному званию.
Так появлялись по очереди, напыщенно объявленные Робеном Левером: коннетабль, студент, разбойник, принцесса, красавица-служанка, шлюха и сарацинка. Последнюю лепешку слопала сама обезьяна, которая сделалась папой римским.
Тут появился пес на задних лапах и перед каждым выделывал разные трюки и только на папу он яростно лаял и даже задрал на него заднюю лапу, потому что видел: это всего лишь обезьяна…
Затем начался танец. Усевшись за переносной органчик, Робен Левер заиграл какую-то томную мелодию, и люди, невзирая на свое положение в обществе и даже пол, разбились на пары, такие же случайные, как и их судьбы. Коннетабль нежно обнялся с разбойником, папа с сарацинкой, принцесса со шлюхой, студент с хорошенькой служанкой.
Содержание пьески и ее декорации были грубоваты, чего нельзя сказать о костюмах. Одежды актеров отличались удивительным богатством, которое резко контрастировало со всем остальным. Коннетабль красовался в роскошном синем одеянии и держал в руке усеянный лилиями жезл того же цвета – знак своей власти; на папе было белое облачение и золоченая тиара; лицо сарацинки наполовину закрывала традиционная вуаль, а шелковое платье переливалось разными цветами; наряд принцессы был оторочен горностаем, а восхитительный головной убор поражал своей высотой. Студенту немного мешал танцевать письменный прибор на шее; разбойник с топором щеголял разномастным платьем, содранным со всякого люда; потаскуха с чрезмерно накрашенным лицом куталась в рыжий лисий мех; красотка-служанка кокетливо смотрелась в зеркало искусной работы… Труппа производила захватывающее впечатление.
Франсуа тем больше заворожило зрелище, что каждый из персонажей соответствовал какому-нибудь воспоминанию из его собственной жизни. Коннетабль – это, конечно, дю Геклен, с которым он написал самые славные страницы своей судьбы… Римского Папу он тоже знавал, даже двух – одного в Риме, другого в Авиньоне. Студент – его брат Жан. А еще когда-то Франсуа ограбил разбойник по имени Сивобородый… Служанка могла бы зваться Марион, как та, что приобщила его к секретам любви. Была у него связь и с сарацинкой по имени Зулейка – в те дни, когда сам Франсуа жил пленником в тех краях.
Что касается шлюхи, то это самое грустное воспоминание в его жизни: одна несчастная девица, которую звали Жилеттой из Берси, безнадежно в него влюбленная, повесилась в его парижском доме, том самом, где он решил умереть. Франсуа поклялся вспомнить о ней, когда настанет его собственный черед.
Оставалась принцесса. Но сколько Франсуа ни старался, ничего такого так и не вспомнил. Он прожил сто лет и много постранствовал по свету, но вот принцессы не знал. В эту картину, так хорошо изображавшую его жизнь, ее образ вносил некую незавершенность и тайну…
По просьбе Франсуа Робен Левер и его комедианты оставались в своих костюмах все время плавания. Они подняли холст с декорацией над парусом, и корабль поплыл по Сене с надувшейся ветром яблоней вместо штандарта и со странными, будто вышедшими из сказки пассажирами, которые временами принимались танцевать на палубе под звуки органа.
Франсуа был задумчив… Если рассудить, этот корабль – погребальная барка, несущая его, как в древних сказаниях, от берегов жизни к берегам смерти. Но где же тут прячется смерть – среди этих танцоров с их роскошными костюмами и музыкой? И к смерти ли они все плывут?
Франсуа де Вивре не остановился в Париже. Он высадил там Робена и его комедиантов, которые на прощание рассыпались в тысяче благодарностей и с последней ужимкой обезьяны и прыжком ученого пса исчезли под звуки своих музыкальных инструментов. Корабль же продолжил свое плавание.
Он миновал Париж и проследовал дальше, до Шарантона, потом стал подниматься вверх по Марне. Франсуа предстояло навестить кое-кого немного выше города Mo, на маленьком островке посреди реки, окруженном плакучими ивами и тополями. Давным-давно он похоронил здесь своего первого оруженосца, Туссена, погибшего во время Жакерии. Туссен был его единственным товарищем, настоящим другом.
Воздавая почести Туссену, Франсуа хотел отдать долг всем погибшим, чьи останки по прихоти войн и народных бедствий оказались в недоступных или неведомых местах: в братских могилах, выкопанных на другой день после битвы, в дремучих лесах, в безымянных склепах. Он помянет их всех в одной молитве.
Франсуа узнал место без труда. Корабль пристал к острову, и старик сошел на берег; Диана и Сабина последовали за ним. За стеной деревьев посреди небольшого луга на обомшелом постаменте возвышался крест из кованого железа. Здесь!
Франсуа стоял в неподвижности. Душистый июньский ветерок пригибал к земле высокие травы. Обе женщины держались за его спиной.
Когда-то это место называли островом Роз из-за розового куста, который Франсуа посадил на могиле друга. Этот куст так разросся, что, в конце концов, розы покрыли весь островок.
Но не было больше роз на Розовом острове, только шиповник. Чему же удивляться? Любой розовый куст, если перестать за ним ухаживать, возвращается к своей дикой форме. А ведь Туссен был похоронен здесь семьдесят девять лет назад!
Семьдесят девять лет… У Франсуа закружилась голова. Его воспоминания древнее, чем жизнь почти любого из ныне живущих смертных! Что ему делать с такими воспоминаниями? Окунуться в них – все равно, что броситься в пропасть, пытаться управлять ими – все равно, что двигать горы. Сам Франсуа был огромной, толстой книгой, открытой на предпоследней странице: с одной стороны очень тяжелой, с другой – бесконечно легкой. Да, он был книгой, которую нужно удерживать в руках, чтобы она не закрылась сама собой.
Как вернуться к ее первым строкам? У него больше недоставало на это сил. Франсуа знал, что любил Туссена всей душой, и сказал ему об этом… И попросил прощения за то, что не в силах сказать большего. И ту же мысль, ту же просьбу о прощении обратил ко всем прочим умершим…
Он уже собирался уходить, когда его взгляд невольно упал на брошь. И все внезапно переменилось.
Роза де Флёрен тоже связана с этими местами. Это ее розовый куст Франсуа посадил здесь – розовый куст Уарда для избранных, который она подарила ему ради своей великой любви. Роза де Флёрен незримо присутствовала здесь, и теперь Франсуа думал только о ней.
