Александр Дюма - Королева Марго
— И мы накажем…
— Господина де Ла Моля: ведь вы сказали, что виновник — он?
— Я сказала, что он был орудием.
— Хорошо, сначала Ла Моля — это самое главное, — ответил Карл. — Приступы, которым я подвержен, могут вызвать в нашем окружении опасные подозрения. Чтобы открыть истину, необходимо срочно все осветить.
— Итак, господин де Ла Моль?..
–..прекрасно подходит мне как виновник, я согласен. Начнем с него, а если у него есть сообщник, он его выдаст.
— Да, — прошептала Екатерина, — а если он не выдаст, то его заставят это сделать. У нас есть для этого средства, которые действуют безотказно.
Затем она встала и громко спросила Карла:
— Итак, государь, вы позволяете начать следствие?
— Чем раньше, тем лучше, матушка, — ответил Карл, — такова моя воля.
Екатерина пожала руку сыну, не поняв, почему нервно вздрогнула его рука, пожимавшая ей руку, и вышла, не услышав язвительного смеха короля, а за ним глухого, страшного проклятия.
! Король спросил себя: не опасно ли предоставлять свободу действий этой женщине, которая в несколько часов может натворить таких дел, которых уже не поправишь?
Но в ту минуту, когда он смотрел на портьеру, опускавшуюся за Екатериной, он услыхал подле себя легкий шорох и, обернувшись, увидел Маргариту — она приподняла стенной ковер, закрывавший коридор, который вел в комнату кормилицы.
Бледность Маргариты, ее блуждающий взгляд, ее тяжело дышавшая грудь выдавали страшное волнение.
— Государь, государь! — воскликнула Маргарита, бросаясь к постели брата. — Вы же знаете, что она лжет!
— Кто «она»? — спросил Карл.
— Слушайте, Карл! Это, разумеется, ужасно — обвинять родную мать! Но я подумала, что она осталась у вас затем, чтобы погубить их окончательно. Клянусь вам жизнью, моей и вашей, клянусь душой нас обоих, что она лжет!
— Погубить?! Кого она хочет погубить?.. Оба инстинктивно говорили шепотом; можно было подумать, что они боятся услыхать самих себя.
— Прежде всего Анрио, вашего Анрио, который вас любит и который предан вам, как никто в мире.
— Ты так думаешь, Марго? — спросил Карл.
— Государь! Я в этом уверена!
— Я тоже, — отозвался Карл.
— Но если вы в этом уверены, брат мой, — с удивлением сказала Маргарита, — почему же вы приказали его арестовать и посадить в Венсенн?
— Потому что он сам просил меня об этом.
— Он сам вас просил, государь?
— Да, Анрио человек своеобразный. Быть может, он ошибается, но, быть может, он и прав: одно из его соображений заключается в том, что ему безопаснее быть у меня в немилости, чем в милости, дальше от меня, чем ближе, в Венсенне, чем в Лувре.
— Ах, вот как! Понимаю, — сказала Маргарита. — Так он там в безопасности?
— Еще бы! Что может быть безопаснее для человека, за жизнь которого Болье отвечает мне головой?
— Спасибо, брат мой, спасибо за Генриха! Но…
— Но что?
— Но там есть и другой человек, государь… Быть может, я виновата, что он мне небезразличен, но он мне небезразличен, вот и все.
— Кто же этот человек?
— Государь! Пощадите меня… Я едва ли посмела бы назвать его имя моему брату… и не посмею назвать его королю.
— Это де Ла Моль? — спросил Карл.
— Да! — ответила Маргарита. — Однажды вы хотели убить его, государь, и только чудом он избежал вашей королевской мести.
— А ведь это было, Маргарита, когда он был виновен только в одном преступлении, но теперь, когда он совершил два…
— Государь! Во втором он не виновен.
— Бедная Марго! Разве ты не слышала, что говорила наша добрая матушка? — спросил Карл.
— Карл! Я же сказала вам, что она лжет, — понизив голос, ответила Маргарита.
— Вам, может быть, не известно о существовании некоей восковой фигурки, изъятой у де Ла Моля?
— Конечно, известно, брат мой.
— И то, что эта фигурка проколота иглой в сердце, и то, что к этой иголке прикреплен флажок с буквой «М»?
— И это я знаю.
— И то, что у этой фигурки на плечах королевская мантия, а на голове королевская корона?
— Все знаю.
— Что же вы на это скажете?
— Скажу, что эта фигурка с королевской мантией на плечах и с королевской короной на голове изображает женщину, а не мужчину.
— Вот что! — сказал Карл. — А игла, пронзающая сердце?
— Это чародейство, которое должно пробудить любовь женщины, а не колдовство, которое должно убить мужчину.
— А буква «М»?
— Она означает вовсе не смерть, как говорила вам королева-мать.
— Что же она означает? — спросил Карл.
— Она означает… означает имя женщины, которую любил де Ла Моль.
— А как зовут эту женщину?
— Эту женщину зовут Маргарита, брат мой, — сказала королева Наваррская, падая на колени перед постелью короля; она взяла его руку в свои и прижала к этой руке залитое слезами лицо.
— Тише, сестра! — произнес Карл, оглядевшись вокруг сверкавшими из-под сдвинутых бровей глазами. — Ведь если слышали вы, то и вас могут услышать!
— Мне все равно! — ; поднимая голову, воскликнула Маргарита. — Пусть меня слышит хоть весь свет! Я всему свету скажу, что подло, воспользовавшись любовью дворянина, марать его честное имя подозрением в убийстве!
— Марго! А если я скажу тебе: я знаю так же хорошо, как ты, что правда и что неправда?
— Брат!
— Если я скажу тебе, что де Ла Моль невиновен? — Так вы это знаете?
— Если я скажу тебе, что знаю настоящего виновника?
— Настоящего виновника? — воскликнула Маргарита. — Так, значит, преступление все же совершено?
— Да. Вольно или невольно, но преступление совершено.
— Против вас?
— Против меня.
— Не может быть!
— Не может быть?.. Посмотри на меня, Марго. Молодая женщина вгляделась в брата и вздрогнула, увидев, как он бледен.
— Марго! Мне не прожить и трех месяцев, — сказал Карл.
— Вам, брат мой? Тебе, мой Карл? — воскликнула сестра.
— Марго! Меня отравили. Маргарита вскрикнула.
— Молчи, — сказал Карл, — необходимо, чтобы все думали, будто я умираю от колдовства.
– — Но ведь вы знаете виновника?
— Знаю.
— Вы сказали, что это — не Ла Моль?
— Нет, не он.
— Конечно, это и не Генрих!.. Боже правый! Неужели это…
— Кто?
— Мой брат… Алансон?.. — прошептала Маргарита.
— Возможно.
— Или же, или же… — Маргарита понизила голос, словно испугавшись того, что сейчас скажет, — или же… наша мать?
Карл промолчал.
Маргарита посмотрела на него, прочла в его взгляде ответ, которого ожидала, и снова упала на колени, едва не опрокинув кресла.
