Юрий Любопытнов - Огненный скит
1987 г.
Вертопрах
Кирилл Андреевич Завалихин по привычке, свойственной деревенскому жителю, встал рано. Позевав, вышел на крыльцо, спустился со ступенек и, набрав в горсть воды из висевшего на столбушке рукомойника, ополоснул лицо. Вспомнив, что полотенце оставил дома, не пошёл за ним, а вытерся подолом рубахи и, подставляя плечи, грудь, лицо тёплому солнышку, блаженно улыбался тому, что не надо спешить на работу, составлять репертуар клуба, ехать за фильмом или готовить смотр художественной самодеятельности. Это теперь позади. Вчера Хватов с треском уволил его, сказав:
— Все, Кирилка, хватит! Ищи себе другое место, только не у меня. Никаких теперь ходатаев за тебя не приму. Ты знаешь, где у меня? Вот, — директор похлопал себя по шее. — Намаялись с тобой!…
Он сначала хотел уволить Кирилку по статье, как не справившегося со служебными обязанностями, но главный агроном — дальний родственник Завалихина по жене — упросил директора уволить Кирилку по собственному желанию: зачем парню биографию портить. Хватов смилостивился, подумал: «Жена, дети у Завалихина, и вроде свой — деревенский. Правда, балласт, но свой». Он подписал его заявление, и в отделе кадров свободному человеку выдали трудовую книжку — иди на все четыре стороны.
— Ничего, бубновый туз, — рассуждал Кирилка сам с собой, топая по дороге к себе домой из отдела кадров и думая про директора, — обойдёмся и без твоей работы. Не много я зарабатывал в твоём клубе…
Он с женой Фросей держал корову, бычка, двух тёлок, несколько овец, кур. Сзади дома был пруд. Там купались, щипали траву по бережку и гоготали его краснолапые гуси. Тем и жили.
Фрося много раз ему говорила, что устала она одна шастать по хозяйству, ей его девяносто рублей ни к чему, лучше бы за скотиной ходил или работу какую-либо себе прибыльную нашёл, лучше, чем в своём клубе. Поэтому Завалихин не печалился, что лишился работы. Обойдётся. Поначалу он поможет Фросе по хозяйству, а там видно будет. До пенсии ещё далеко. Ещё с гаком двадцать.
Такой Завалихин родился — свободный от себя и ото всех. Он даже гордился, что один такой в деревне, которому всё нипочем: и директор совхоза, и парторг, и председатель сельсовета, которого вправду Завалихин и видал-то всего один раз.
Горб Кирилка сызмальства не привык гнуть, старался место себе найти потеплее, такое, где б работать больше языком. Спервоначалу налаживался в руководители, помня слова отца: «В начальстве легче прожить». Вот и хотел Кирилка хоть небольшим начальником, а быть. Языкастого, смелого в разговорах, берущего, где надо, на горло, Завалихина поставили бригадиром-полеводом. Но он долго не протянул — не сработался с бригадой. Надо работать, а он распекает людей, даёт ЦУ — ценные указания:
— Кто же так полет! Ты порыхли сначала землю, сорняк сам вылезет. Тяпку-то держи покруче, всем лезвием опускай, а не углом. Ну кто же так делает!
Накрутит всякого, разругается донельзя, смотается, пропадёт. Час-другой прошляется, придёт, руки в карманы засунет — скажет, почему мало сделали, разнос устроит, а потом отойдёт и опять понесло-поехало — станет анекдоты травить. Таких словоохотливых в деревнях называют зубочёсами. А за Кирилкой закрепилось конкретное прозвище «Разевайрот».
Недаром говорят: «Язык мой — враг мой». Мудрость этого выражения не раз испытывал Завалихин на своей шкуре. По причине скоропалительности слов, ловкости языка, он нигде долго не задерживался. Взяли на ферму — коровам забывал раздавать корма, устроили в автомастерскую — машины слесари не стали в срок ремонтировать — заслушивались байками товарища. Соберутся в кружок, и Кирилка давай пули лить. Устроился потом в цех ширпотреба — рукавицы шить, но и там долго не наскрипел — за разговорами, притчами своими таких рукавиц накуролесит — диву даются: где по четыре пальца, а где аж по шесть. Поставили его сторожем — и здесь не справился. Скучно ему одному сидеть в дежурке, так он в поседки отправится, чтобы скоротать время…
Сердобольные друзья Кирилкины упросили директора взять его завклубом — работа такая, доказывали Хватову, который воспротивился такому назначению, где язык нужен: лекции нашему населению будет закатывать. Директор скрепя сердце согласился. Поначалу будто бы взялся Завалихин за дело — вместо киномеханика мотался за фильмами, ремонт затеял, а потом народ зароптал — не только лекции не стали слышать, кино стали глядеть шиворот-навыворот. Вот Хватов и поставил точку в совхозной биографии Кирилки Завалихина.
Завалихин в меру высок, в меру толст. Голову имел круглую с короткими вьющимися волосами. Бросался в глаза большой выпуклый лоб, как бок у чугунка, гладкий, без единой морщинки. На щеки с висков съезжали пушистые «пушкинские» баки. Ходил он смешно, выпятив живот, выбрасывая ноги вперёд-вбок, поводя плечами, отчего казалось, что он идёт, озираясь по сторонам. Рот почти не закрывал, и по бокам, в уголках губ, поблескивали два зуба из нержавеющего металла.
Поев картофельной драчёны и выпив два стакана сладкого чаю, он потянулся и спросил у жены:
— А что, Фрося, дела какие есть?
— А ты будто не знаешь, — ответила она, убирая со стола. — Корову надо пасти.
Корова у них три дня назад захромала и вчера пришлось позвать ветврача. Врач посмотрел и сказал, что ничего страшного нет, но в стадо пока не надо гонять, пусть побудет дома.
Кирилка встал со стула и, наморщив лоб, сказал в раздумье:
— А что, Фрося, её пасти? Я вот вобью колышек на лужку за домом, привяжу — пусть пасётся.
— Ты это что, Разевайрот, — строго посмотрела на него Фрося. — Какая трава на лугу! Вся выгоревшая. Веди на речку!
— Ты думаешь — на речку? — медлил Кирилка.
— Ну куда же ещё! Там травища во какая! — Фрося провела рукой по груди.
— На речку, так на речку, — нехотя согласился Кирилка и, вздохнув тяжко, стал собираться.
Он сломал ивовый прут, вывел корову со двора и погнал к реке на луг.
День был погожий. Пахло ромашкой и подсыхающим сеном, разбросанным в проулке у Юрлова. Высоко в небе, раскинув широкие крылья, кружились два ястреба, высматривая добычу. В пруду среди балаболок — кубышек — турчали лягушки, высунув из воды зелёные морды.
«Солнце жарит как в Ташкенте», — отметил Кирилка, хотя в Ташкенте ни разу не был и видел город только по телевизору.
В рыхлой дорожной пыли купались воробьи и, глядя на них, Кирилка радостно вздохнул и подумал: «А хорошо быть свободным человеком. Ничто тебя не тяготит, не давит. Кроме как перед женой, отчитываться не перед кем».
Корова брела медленно, прихрамывая на заднюю ногу, останавливалась, тянулась губами к траве.
