Евгений Санин - Сон после полуночи (Клавдий)
— Паллант, здесь не портик для философских бесед, и ты не Зенон! — укоризненно напомнил Каллист. — Говори толком!
Пожалуйста! — слегка обиделся вольноотпущенник. — Не знаю, кто именно должен прийти на этот прием с ножницами Атропы[21], но во всяком случае, не Пизон! Еще при Калигуле Афер написал донос на его сына, что тот якобы принимал участие в заговоре против Германика, и старик даже под пыткой не пошел бы на сговор со своим злейшим врагом!
— Теперь и я начинаю припоминать этого Пизона! — сощурился Каллист. — Калигула хотел бросить его сына к зверям, но в последнюю минуту сообразил, что тот не мог отравить его отца, так как в то время еще не появился на свет, и отправил в ссылку.
— Откуда его из-за страха перед Афером до сих пор не торопятся возвращать отцы-сенаторы! — кивнул Паллант. — Потому-то Пизон и здесь. Он записался на прием, чтобы лично просить цезаря за своего сына.
И он не ошибся.
Клавдий, поцеловав равного себе по высшему сословию посетителя, вновь опустился в кресло. Пизон стоял перед ним склонив седую голову, наконец дрожащим голосом сказал:
— Цезарь! Прикажи вернуть мне сына…
— Что? — нахмурился Клавдий, не любивший, когда к нему обращались с просьбами, превышавшими его законные полномочия. В такие минуты он особенно ясно осознавал всю пропасть между собой и предшественниками — волевыми, решительными цезарями, которые одним движением пальца умели решать дела, подвластные только сенату.
— Моего Гнея!.. — умоляюще повторил сенатор, бросая полный ненависти и презрения взгляд на Афера, беседующего с Силаном. — Которого, по гнусному навету одного из твоих теперешних друзей отправил в вечную ссылку Калигула.
— Вот видишь — ссылку, да еще и вечную! — покачал головой Клавдий, от которого не укрылся ни взгляд старика, ни замешательство Афера, и задумался.
— Гляди, как заговорил этот Пизон! — воспользовавшись паузой, шепнул Палланту Каллист. — Давно ли он целый час лежал в зверином навозе, уговаривая Калигулу, чтобы его сына не бросили в клетку ко львам? А теперь стал каким смелым!
— Чего ему бояться на пороге могилы? — заступился за сенатора Паллант. — Страшнее смерти — только смерть!
— Не скажи! — возразил Каллист. — Калигулу боялись как молодые и здоровые, так и доживающие свой век. И неизвестно, кто больше! Ведь одно дело, чтобы тебя мертвого занесли на погребальный костер, и совсем другое — живого, по приказу цезаря!
Это Клавдий разбаловал отцов-сенаторов. Обнимает, целует всех без разбора. То ли было раньше!.. — сожалея о минувших временах, вздохнул он. — Помнишь, Калигула целовал только избранных, а всем остальным — трибуны то были или даже консулы — протягивал руку, а то и ногу.
— И ведь целовали, и были счастливы! — подхватил Паллант. — А как благодарили потом цезаря за оказанную милость…
— Тихо, вы! — шикнул на друзей Нарцисс. — Дайте послушать ответ Клавдия, чтобы знать, как нам поступать дальше.
— А как поступать — по закону! — усмехнулся Каллист.
— Охота нам было заступаться за какого-то сенатора! — подтвердил Гарпократ и кивнул на императора. — К тому же цезарь, кажется, еще долго не будет отвечать.
— Молчит — но говорит! — бросив беглый взгляд на Клавдия, многозначительно добавил на латыни Паллант.
Эллины невольно заулыбались.
Действительно, весь вид императора выражал одолевшие его сомнения. Он мучительно размышлял, не зная, как ему поступить с сыном Пизона. С одной стороны, было жаль старика. Но с другой, не в силах лицемерить, как Август, быть непроницаемо-жестоким на манер Тиберия или откровенно циничным, как Калигула, он ничем не мог помочь ему. Дело, о котором просил Пизон, находилось в ведении сената, а Клавдий с первого дня своего правления поддерживал с ним такие отношения, чтобы никто не посмел упрекнуть его в превышении власти.
Эдикты, которые поставил ему в заслугу за завтраком Вителлий, были лишь малой 47 частью того, что позволило новому цезарю сразу завоевать любовь народа. Везде и всюду он следовал строгой букве старинных законов, святых для истинного римлянина. И это было настоящим праздником после кровавых времен двух его предшественников. Когда ему нужно было ввести в курию префекта претория или войсковых трибунов, он просил на это разрешение сената. Спрашивал дозволения консулов на открытие рынка в собственных имениях. Сидел на судах в присутствии должностных лиц простым советником. А однажды, когда народные трибуны подошли к нему в суде, даже просил у них прощения за то, что из-за тесноты вынужден выслушать их стоя. Да и помолвку дочери, а также рождение внука отпраздновал в семейном кругу, без лишнего шума.
Все это в считанные часы становилось известно всему Риму. А однажды, когда, во время его поездки в Остию, распространился слух, будто он попал в засаду и убит, народ был готов забросать камнями храмы, совсем как после смерти Германика.
Успокоились римляне лишь тогда, когда на форум вывели вестника, и тот сообщил, что цезарь жив, невредим и уже подъезжает к Риму. Столько счастливых слез, приветствий и ласковых слов, как при их встрече Клавдия, не видели, пожалуй, даже Тиберий с Августом во время своих пышных триумфов…
Так ничего и не решив, император обвел вопросительным взглядом своих друзей.
Римляне стояли справа от него. Эллины — слева. Между ними, словно бесшумная белая тень — Вителлий Старший.
— Ну, а что скажете вы? — спросил Клавдий, надеясь в душе, что друзья подскажут ему выход, либо, начав спорить, дадут хотя бы повод для того, чтобы обойти закон. Но эллины и римляне в этот раз оказались на редкость единодушными.
— Цезарь, возвращение ссыльного без согласия сената будет незаконным! — напомнил, подступая к креслу, Гарпократ.
— Поэтому пусть и рассматривает это дело сенат! — поддакнул Силан.
— Вот видишь! — обращаясь к посетителю, с сожалением развел руками Клавдий.
Пизон покачнулся. Император кивнул на него Ксенофонту и как можно мягче сказал:
— Обратись со своим прошением в сенат. Уверен, что отцы-сенаторы не оставят без внимания твою просьбу и помогут тебе.
— Но они и так «помогают» мне вот уже девять месяцев! — в отчаянии прокричал Пизон и, оттолкнув склянку, протянутую ему лекарем, с горечью усмехнулся: — За это время женщина успевает выносить и произвести на свет ребенка, а могущественный сенат не в состоянии родить указ, который сделал бы меня счастливей всех новоиспеченных отцов Рима вместе взятых! И что мне до того, 48 что наше государство увеличилось на несколько тысяч чьих-то, безусловно, достойных и прекрасных сыновей, если среди них нет одного единственного, который мне дороже всех богатств мира!
