Гвидо Дикман - Лютер
— У вас острый ум, это сразу видно, и вы преданы тем, кому служите…
— Я служу одному только Господу нашему, господин Цинк, — осторожно прервал его Мартин.
Руки его непроизвольно сжали четки, которые он носил под рясой. Он смертельно устал, мысли у него путались, и мечтал он только об одном — о соломенной постилке в монастырском доме для гостей. День этот, на его взгляд, и без того принес с собой что-то уж слишком много неожиданностей. И новых сюрпризов ему вовсе не хотелось. В конце концов, у него и своих дел довольно.
— Я не хотел бы вам навязываться, мой добрый брат, — вздохнув, произнес Цинк.
Он извлек из-под камзола мятый бархатный берет с павлиньим пером и надел его. Слуга уже выводил из конюшни оседланную лошадь, которая, едва завидев своего хозяина, тряхнула гривой и заржала.
— Просто мне сейчас пришла в голову одна мысль. Не пожелаете ли вы еще на некоторое время остаться в Риме и помочь мне, ибо я нуждаюсь в ваших удивительных духовных и юридических познаниях. Недавно я сделал своему аугсбургскому господину несколько деловых предложений и хотел бы узнать мнение о них сведущего человека. Вы понимаете меня?
— Думаю, да, господин мой! — отвечал Мартин. Он постепенно приходил в себя от замешательства, вызванного беседой с Цинком. — Только я боюсь, что монах — не самый лучший работник на виноградниках господина Фуггера в Аугсбурге! А теперь нижайше прошу простить меня! Настало время готовиться к общей молитве.
— Ну, как вам будет угодно, брат мой, — с некоторой холодностью в голосе сказал бородатый шваб. — Но что касается монахов, то вы решительным образом заблуждаетесь. Вот уже несколько дней меня плотно осаждает толпа доминиканцев из Регенсбурга, которые, похоже, отнюдь не разделяют ваших сомнений.
Мартин, уже направившийся было прочь, резко развернулся.
— Доминиканцы, я не ослышался? — гневно спросил он. — А позвольте узнать, какого рода те дела, в которых намерен участвовать Дом Фуггеров?
— Сделайте одолжение, брат Мартинус, проводите меня завтра рано утром к Священной лестнице, — с улыбкой сказал Цинк. — Там я и поведаю вам, о чем речь!
Толпы паломников со всех концов света — кто едва переставляя ноги, а кто и вовсе ползком — карабкались по крутым ступеням лестницы в самом сердце Рима. Неумолчный гул голосов разносился повсюду в прохладном воздухе занимающегося дня.
Мартин стоял рядом с Цинком, который велел слугам ждать его и молодого августинца возле кареты, чуть поодаль. Пораженный, смотрел Мартин на бесконечную вереницу людей, которые со словами покаяния на устах двигались к священным ступеням.
— Эта лестница вроде бы перевезена из Иерусалима, — прошептал ему на ухо Цинк. — Утверждают, что она вела к дому Понтия Пилата.
У подножия лестницы за столом восседал кряжистый монах-доминиканец и принимал у паломников деньги. На столе, заваленном свитками пергамента, стояли весы. Цинк пропихнул Мартина сквозь толпу, и они оказались прямо перед монахом. Сидящий рядом с ним писец как раз в этот момент вручал какой-то свиток молодой женщине, взвешивая на весах принесенные ею монеты. Когда женщина наклонилась над столом, доминиканец с благосклонной улыбкой возложил ей на голову пухлую ладонь. Женщина была совсем юная, лет пятнадцати, не более. Волосы ее, заплетенные в косы, были цвета воронова крыла, черные с синеватым отливом, а кожа светилась молочной белизной. Когда она повернулась, Мартин заметил, что глаза ее полны слез — слез облегчения.
— Поторопитесь, друг мой, — услышал он голос Цинка и почувствовал, что толпа прижала его к самому столу. — Теперь ваша очередь!
Доминиканец протянул руку за следующим свитком — их подавал ему писец. Мартин оторопел, не веря своим глазам. Этот человек сразу показался ему знакомым, но теперь он вспомнил, где он его видел. Они же вместе переходили через Альпы! Нынешний продавец индульгенций был среди тех молчаливых монахов, которые вызвали подозрение у брата Иоганна: он считал, что в Рим их направила инквизиция. Мартин, как и его спутник, терялся в догадках, что могло побудить доминиканцев к столь срочному путешествию, но ему никогда бы и в голову не пришло, что он может встретиться с одним из них у подножия Священной лестницы.
Заметив, что. Мартин в недоумении уставился на него, монах резко поднял голову, выставив вперед небритый подбородок.
— Назовите имя усопшего и степень родства с ним! — голос монаха звучал недружелюбно. Ни тени узнавания не промелькнуло в его глазах, он сделал вид, будто никогда ранее с Мартином не встречался. — Вы ведь пришли сюда, чтобы получить искупление земных грехов, верно, брат?
Мартин невольно смутился. Было видно, что люди вокруг, побывав возле этого стола и начиная затем подъем по Священной лестнице, ощущали некое освобождение. Освобождение и радость. Он тут же вспомнил эту милую юную девушку с черными как смоль волосами. Вспомнил слезы, сверкавшие у нее в глазах подобно маленьким искрящимся бриллиантам.
— Напишите: Хайне Лютер, — наконец ответил он, обращаясь к писцу. Его внезапно прошиб холодный пот. — Это был мой дед!
Мартин глянул назад, на пыльную дорогу, но почти все уже разошлись. Исчезла и девушка, ее нигде не было видно. Ханнес Цинк стоял в нескольких шагах позади него, поигрывая рукоятью кинжала и неотступно смотрел на Мартина, не выпуская его из виду. За долгие годы, которые он провел в Риме, ведя торговые дела, он научился читать мысли людей по их жестам и лицам. Способность прощупывать людей взглядом приносила ему успех во всех предприятиях. Но Мартин все же не мог взять в толк, почему шваб не хочет заключить соглашение, например, с доминиканцами.
— Будешь читать «Отче наш» на каждой двадцать восьмой ступеньке, брат мой, — бесцеремонно прервал доминиканец размышления Мартина. — Когда доберешься до верху, твой дед Хайне освободиться из огня чистилища и перейдет в жизнь вечную.
Он взял из рук писца пергамент, присыпал его песком из пузатой баночки и вручил Мартину.
— И передай от меня привет твоему спутнику, брату-августинцу, — со злобой в голосе крикнул он вслед Мартину. — Скажи ему, что, даже впадая в смертный грех обжорства, человек может надеяться на искупление.
Но тут монах сообразил, что проговорился, показав тем самым, что знает, кто такой Мартин, и с угрюмым видом замолк. Он сердито кивнул следующему паломнику, невзрачному юноше, лицо которого скрывала широкополая, украшенная ракушками шляпа.
Мартин медленно подошел к ступеням и встал на колени. Голоса ожидающих и кающихся слились с голосом монаха в один пронзительный звук. Он попытался сосредоточиться. Повинуясь предписанию доминиканца, Мартин начал молитву: «Pater noster, qui es in caelis: Sanctificetur nomen tuum: Adveniat regnum tuum: Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra…»
