Клод Фаррер - Во власти опиума
Это было сказано с возвышенным благородством. Г-н де Фьерсе продолжал лежать на своей тростниковой кушетке. Но при последних сумеречных лучах старший офицер мог видеть резко очерченное на темной подушке ужасное лицо, преображенное героизмом, лицо со сверкающим взглядом проникновенных глаз.
«Лгун» на всех парусах стремительно бросился к месту битвы.
Прошло уже семь часов с начала боя. «Г р о м о б о и» почти совершенно утратил боеспособность, но все-таки упорно защищал свою честь. Его сотоварищи старались его поддержать, для спасения адмирала, жертвуя собственным спасением.
Такую попытку предпринял прежде всего граф Дюгэ, повернув смело оберштаг, он приблизился к «Громобою» и старался взять его на буксир. Г-н д'Амблимон, соревнуясь с графом, не замедлил сделать такой же маневр. Одну минуту казалось, что им обоим улыбнулась удача.
Суда благополучно отбивались от англичан, расстреливая последние заряды для усиленной канонады. Но неожиданно, изрешеченные во время сражения снасти под дуновением вечернего ветра обломались, и все погибло. У них был сломан рангоут, они были совершенно искалечены и окружены врагами. Подчиняясь злополучному повелению судьбы, Дюгэ и д'Ам-блимон опустили свои флаги, дырявые, как кружево. Около «Громобоя» остался один «Неустрашимый».
Пользуясь последним шансом, Водрэйль тоже поставил стоймя рангоут, но «Громобой» являлся теперь только залитым кровью плашкоутом, где в общей куче лежал капитан и его подчиненные; командование судном принял простой кадет, мальтийский кавалер Зюф-френ; плача от ярости, он отказывался сдаться врагам.
Слепо подчиняясь долгу, маркиз де Водрэйль, не надеясь на успех, повернул на другой галс, как это уже сделали Дюгэ и д'Амблимон. Но к нему вдруг повернулась лицом крылатая фортуна; как раз в это время из темноты выскочил фрегат и стремительно бросился в битву.
Чрезвычайно серьезно и удивительно отчетливо, заглушая канонаду, г-н Фьерсе отдавал приказания, спокойный, как на параде.
«Лгун» подхватил брошенные с «Неустрашимого» канаты и в неистовом вихре сосредоточенного против него орудийного огня передал их на «Громобой».
— Да здравствует король! — крикнул маркиз Эстандюэр, — г-н кавалер, вы спасли нашу честь!
Англичане изумленно убедились, что под прикрытием отважного до безумия фрегата — оба корабля удалились с места битвы.
Продолжавшаяся с минуту канонада стихла. Приведенные в расстройство, англичане перестраивались и старались яснее увидеть происшедшее среди дыма, от которого сумерки стали еще темнее.
Надо полагать, — сказал Фьерсе, — что я ранен. Жив ли еще хирург?
Хирурга не оказалось, но рулевые принесли фонари и кавалер рассмотрел свои раны. Обе ноги были у него перебиты. Кровь ручьями текла из ран.
— Ну, что же, — сказал раненый. — В лечении уже почти нет надобности, и талисман этого Сен-Жермена бессилен против поранений чугуном или железом. В моем положении только и остается, что проглотить последние пилюли…
Он проглотил их, сумрачно улыбаясь, и бросил коробку в море.
Тем временем английские корабли начали двигаться. Не обращая внимания на фрегат, они пустились в погоню за «Громобоем» и «Неустрашимы м». По правде сказать, они были порядком потрепаны в сражении, и большинство английских судов качалось по волнам по воле ветра, не испытывая большого желания продолжать бой. Только «Девоншир», являвшийся адмиральским судном, и «Ноттингэ м», под командою сэра Филиппа Сомареца, преследовали Эстандюэра. «Громобой» не шел в счет; два корабля боролись с одним.
«Девоншир», изрядно потрепанный, действовал особенно энергично; после нескольких залпов — он забастовал. Но «Ноттингэм»; еще мало поврежденный, одерживал верх над «Неустрашимым». Гибель его казалась неизбежной. Тем не менее Водрэйль, убедившийся уже в отваге «Лгуна», не отчаивался и всматривался в тыл.
Он правильно рассчитал: «Лгун» снова смело бросился в бой. Невероятно дерзкий и смелый кавалер направил фрегат между сражающимися кораблями и выпустил в английский шестидесятидвухпушечный корабль детский залп из своих тринадцати легких орудий. Безумная храбрость капитана привела в энтузиазм немногих боеспособных матросов; исход сражения снова стал неясным.
Но фрегат против корабля, это все равно, что жалкий ребенок против коренастого солдата. Англичане быстро опомнились и изрешеченный ядрами «Лгун» стал сдавать. Но как никак, под прикрытием своего хрупкого защитника, «Неустрашимый» несколько оправился; на нем снова зарядили пушки.
Всякая диверсия, как бы ничтожна она не была, может в критический момент оказаться решающим фактором в исходе боя и превратить поражение в победу.
Возможно, что для окончательной победы маркизу де Водрэйль следовало стрелять через фрегат. Но в таком случае «Лгун» должен был бы принять на себя значительную долю ядер.
— Чрезвычайно жалко было бы, — вырвалось у доблестного капитана, — погубить храброе судно, дважды жертвовавшее собой для нашего спасения.
Г-н Фьерсе догадался, что капитан находится в нерешительности. Три пилюли проникли в кровь его организма и тем самым он без усилий вошел в ряд мучеников и полубогов.
Он взглянул на ободрившийся «Ноттингэм» и на «Неустрашимый», бронзовые пушки которого смотрели своим черным оком — таинственным и смертоносным. Внезапно он закричал:
— Господин де Водрэйль, чего же вы медлите, стреляйте через нас. Открывайте огонь! И да здравствует король!
Дальше все разыгралось молниеносно, как по нотам. Прогремел залп с «Неустрашимого», поражая одновременно «Ноттингэм» и «Лгуна». Снасти английского корабля были переломаны, три сотни трупов валялись на палубе.
И так же, как некогда боги Олимпа завуалировали густыми облаками свое бегство, так и французские корабли под прикрытием ночи и орудийного дыма скрылись с места сражения. «Лгун» разбитый орудийным огнем, сначала метался, как раненый зверь, а потом медленно начал погружаться в воду. Англичанам удалось подобрать только кое-какие его обломки, да два-три плавающих в воде трупа. Таким образом, был извлечен из моря труп кавалера Фьерсе; сердце его было смято ядром. Преклоняясь перед доблестным врагом, лорд Хокэ, вице-адмирал Англии, отдал телу воинские почести и покрыл его флагом с «Лгуна», не подозревая, конечно, что всю жизнь этот несравненный герой был жалким трусом.
ЦЕРКОВЬ
Когда я проснулся, я все сейчас же понял. Мои часы показывали девять часов тридцать минут. Церковь была заперта. Привратник не заметил меня в моем укромном уголку; я оказался в плену.
В плену! Я открыл рот, чтобы закричать, но сейчас же пожал плечами. К чему? Никто не услышит. Снаружи шел снег. Большая площадь наверное пуста. К тому же и стены слишком толсты.
