Александр Ян - Дело огня
Ато молчал, пораженный ужасным видением: орды бородатых краснолицых под знаменем креста.
— Наши боги слабы, Ато. Они молчали все время, пока сёгуны отнимали власть у их потомков. Пусть отойдут в сторону и уступят дорогу новым богам.
— Господин! — Ато осенила догадка, слишком прекрасная, чтобы оказаться правдой.
— Помнишь, что писал великий Мотоори в комментариях к «Делам былых времен»? — господин улыбнулся. — Боги некогда были людьми. Они жили на земле, а потом умирали и покидали ее, уступая место новому поколению богов.
Дайнагон Аоки чуть наклонился вперед, и лицо его исполнилось вдохновенного света.
— Я буду лучшим богом, нежели они, Ато. Я не покину ни свой народ, ни своего государя.
* * *Окита проснулся с тяжелой головой, ощущением ломоты во всем теле и нарастающим в груди позывом к кашлю. Но по глазам разбудившего его Сайто было видно, что подай Окита хоть вид, что болен — и Сайто тут же погонит его обратно в постель. Поэтому он рывком поднялся, не давая повода прикасаться к себе — а вдруг жар? — в три глотка осушил теплую травяную пакость от простуды из запасов Хидзикаты, и принялся надевать хакама.
Солнце стояло уже высоко, но еще не поднялось над крышей дома. Значит, не полдень. Кондо велел спать до полудня, Сайто разбудил раньше.
— Что случилось? — спросил Окита.
— Как ты себя чувствуешь? — вместо ответа спросил Сайто.
Они были ровесниками, но Сайто вел себя как старший брат и имел на это все основания. Пока Окита сначала учился, а потом преподавал в фехтовальной школе Кондо, Сайто охранял купцов от бандитов или выколачивал для бандитов долги из купцов — словом, он с шестнадцати лет вел жизнь наёмного бойца, а с пятнадцати числился в розыске за убийство. Не приюти Сайто в свое время «Сиэйкан», голова его уже торчала бы на шесте у тюремных ворот бесполезным назиданием другим мастерам резьбы по горлу.
Окита был лучшим фехтовальщиком, но предпочитал не задаваться вопросом, что было бы, сойдись они с Сайто не в учебном, а в настоящем бою. Господин Кондо, отец господина Кондо, научил Окиту отменно владеть мечом. Улица обучила Сайто отменно владеть всем. Что подворачивалось под руку, то и становилось оружием: хоть булавка, хоть метла, хоть свои же сандалии. Не говоря уж о знании приемов, которые на сиаидзё[51] попросту запрещены, и о полной, совершенно хладнокровной безжалостности.
Иногда покровительство Сайто льстило Оките. Иногда раздражало.
— Я не выспался, и только, — молодой человек нарочито потер глаза и снял со стойки накидку цвета асаги. — Идем.
Обсуждение ночной вылазки происходило в тесном кругу: Кондо, Хидзиката, Яманами и три проштрафившихся командира. Сейчас опять собрались все, и Окита занял свое место командира первой десятки.
— Ямадзаки, докладывай, — велел Кондо.
— У Миябэ, — сказал Ямадзаки, — есть слуга по имени Тюдзо, мне удалось его напоить, и он расхвастался, что водит дружбу с великими людьми, один из которых, выкупив лавку в Киото, живет здесь под именем бывшего владельца. Зовут его Фурутака Сюнтаро. Я не стал дальше расспрашивать Тюдзо, чтоб не вызвать подозрений, но мой человек проследил за ним до лавки Масу-я торговца Киэмона. Я так понимаю, что этот Киэмон — и есть Фурутака. Лучше всего было бы последить за ним еще немного… но, как я понимаю, мы торопимся.
— Да, — сказал Кондо. — Фурутаку нужно арестовать и допросить сегодня же.
— Если позволите, — Такэда поправил очки, — то я бы посоветовал произвести арест ночью.
— Разумно, — согласился Кондо. — Брать Фурутаку пойду лично я, в подкрепление идут Окита, Харада, Нагакура, Иноуэ, Такэда — мы должны перекрыть каждую улицу, каждый лаз, чтобы крыса не ускользнула. Всем доложить о готовности.
С готовностью оказалось худо. Половина личного состава Синсэнгуми маялась от лихорадки. Если в заговор вовлечены не десятки, а сотни человек — хватит ли у отряда сил противостоять им? Все, сидящие в комнате, знали: арест Фурутаки станет камешком, который стронет лавину. После него заговорщики уже не смогут отсиживаться по углам. Они либо разбегутся из города — и жди потом удобного случая накрыть всех — или решатся на опережающий удар. И неизвестно, что хуже.
— Значит, так, — сказал Кондо, выслушав доклады командиров десяток о больных. — Все, кто в силах держаться на ногах, должны быть на месте, одеты в доспех, сыты и вооружены. Все, кто не чувствует себя в силах… пусть остаются в постелях и выздоравливают. Никто не упрекнет их в трусости. А если упрекнет, пусть терпят: лучше претерпеть несправедливый укор, чем в решительный момент свалиться и подвести товарищей. Доведите это до сведения своих людей. Разойтись всем, кроме Яманами, Хидзикаты, Сайто и Окиты.
Когда в комнате остались они впятером, командир в упор посмотрел на Окиту и сказал:
— Сегодня, когда я был у князя Мацудайра, мы чуть не столкнулись в дверях с дайнагоном Аоки. Он жив, здоровехонек и расфуфырен как кукла-хина.
Окита опустил голову.
— Этого не может быть, — сказал он, стиснув кулаки. — Если он жив и здоров — значит… значит, в роще у храма я зарубил не его.
— Похоже на то, — сквозь зубы сказал Кондо. — Словом, нам нечего предъявить дайнагону Аоки. Дело закрыто. Сосредоточимся на мятежниках и лично на Фурутаке. Свободны.
2. Повесть о Запретных Вратах
Ведь и мотыльки,
Сгорающие на свечке,
Чего-то хотят…
Хидзиката Тосидзо, заместитель командира СинсэнгумиКиото, 1-й год эры Гэндзи (1864), седьмой месяц
Взгляду было непривычно просторно: город выгорел на несколько кварталов окрест. Лишь черные, как женские зубы, опорные столбы домов торчали там и сям. Иногда белый налет золы покрывал их, иногда под дуновением ветра угольные чешуйки наливались красным — но там, где пожарище успели залить водой, все было черно, и черные среди черноты, как жуки, копошились в развалинах молчаливые люди.
Воняло… чем только не воняло. Чем только может вонять в августе в полусгоревшем городе — тем и воняло. Запах этот застрял у Хидзикаты в горле, и уже второй чайник чая не мог его смыть.
— Миура, — он протянул опустевший чайник юноше и принял у того набитую трубку. Тоже дым, но хоть без примесей сгоревшего жилья и спаленной плоти.
Миура Кэйноскэ, поступивший в отряд неделю назад, сделался пажом Кондо, но командир, хоть и начал строить из себя даймё, не очень понимал, зачем нужен паж, и намекнул, что свободным временем Миуры могут располагать и Хидзиката, и Яманами. В пределах разумного, конечно. Эта служба не очень утомляла Миуру: Хидзиката и сам был крестьянским сыном, а Яманами привык к самой скромной жизни, и если бы не болезнь, так может, и вовсе не нуждался бы в услугах Кэйноскэ.
