Мартин Стивен - Совесть короля
— Моральные устои есть у каждого, — мягко, едва ли не с улыбкой возразил ему Эндрюс.
— Возможно. Но, судя по всему, свои я где-то потерял, причем в довольно юном возрасте. Это, разумеется, не делает из меня некое исчадие ада, как вы понимаете. — Бэкон говорил таким тоном, словно разговаривал с малым ребенком. — Более того, тот факт, что я поставил на первое место свои собственные корыстные интересы, а отнюдь не мораль, делает меня человеком в высшей степени предсказуемым. Куда более предсказуемым, нежели те, кто отравлен религиозным ядом. Например, мне ничего не стоит пощадить человека, потому что он меня позабавил, вместо того чтобы убивать его лишь по той причине, что он исповедует иную религию.
— Есть большая разница между религией и верой, — возразил Эндрюс. — Религия — это институт, который люди возводят вокруг веры, и потому она суть порождение человека со всеми его грехами и слабостями. Вера же исходит от Бога и потому всегда чиста.
— Отлично сказано! — воскликнул Бэкон без всякой злобы. Эндрюс не зря считался первым проповедником во всей Англии. Его проповеди отличали остроумие и проницательность, однако сильнее всего слушателей поражали, вызывая у них порой слезы умиления и восторга, человечность и искренность. — Но от дел духовных мы с вами, увы, вынуждены перейти к мамоне. Или, если быть до конца точным, к Сесилу. Вы слышали, что он вот-вот умрет?
Эндрюс машинально перекрестился.
— Что вселяет в вас такую уверенность?
— Да буквально все, что я о нем слышу.
— И вы рады этому? — спросил Эндрюс без малейшего намека на осуждение.
— О да, еще как! Он не давал мне прохода все эти годы. Это из-за него меня обходили стороной, даже несмотря на все мои связи. Его смерть откроет для меня возможности, о которых я ранее даже не смел мечтать. Однако мы встретились с вами совсем по другой причине. Вчера Сесил послал из Бата вызов одному человеку.
— Вызов? Кого же он вызывал к себе?
— Сэра Генри Грэшема.
Воцарилось молчание.
Первым — причем несмело — заговорил Эндрюс:
— И какова, по-вашему, цель этого… вызова?
— Смею предположить: она не оставит в стороне и нас с вами. Что же касается Сесила, то это, пожалуй, самое большое незавершенное дело его жизни. Начатое еще его отцом, перешедшее по наследству ему, но так и не доведенное до конца. И вот теперь оно грозит взорвать страну, которой, как ему кажется, он правил все эти годы, подтачивая — если не сказать «сокрушая до основания» — ту самую стабильность, которую, по его убеждению, он оставит после себя в наследство. Сэр Генри — наилучшая кандидатура, чтобы довести это самое дело до конца.
— А что, Грэшем действительно столь опасен, как о нем говорят?
— В некоторых отношениях да, мой друг, — ответил Бэкон, задумчиво потягивая вино. — Вы с ним в чем-то схожи. В нем столько сарказма, столько остроумия, что он порой не способен держать их в узде. У него такой же проницательный ум и безжалостное чувство юмора. А еще ему, как и вам, никогда не сидится на месте. В комнате, где находится сэр Генри, даже время течет быстрее обычного, как бывает в церкви, где вы выступаете с проповедью. Ах да, едва не забыл. Порой он становится жертвой собственного чувства долга. В нем, как и в вас, прочно засели эти ваши хваленые моральные устои.
— А в чем же разница между нами? При условии, конечно, что я принимаю вашу явно приукрашенную похвалу этому человеку за чистую монету.
— В этом-то и вся загвоздка, — задумчиво произнес Бэкон. — Грэшем баснословно богат, и ему нет нужды пресмыкаться перед кем бы то ни было. Неудивительно, что он столь бессердечен, если не откровенно жесток. Сэр Генри не заботится даже о собственной жизни. Можно без преувеличения сказать, что он лучший боец — именно боец, а не просто фехтовальщик — во всей Англии. Они с Сесилом пылают друг к другу такой лютой ненавистью, какой я не видел между людьми, и вместе с тем между ними царит редкое понимание, недоступное разумению стороннего наблюдателя. И если лорд Солсбери поручит ему выведать правду, то так оно и будет, хотя бы частично.
— И последствия для нас с вами и для всех остальных будут просто ужасны, как мы и предполагали. Я вас правильно понял? — спросил Эндрюс.
— Для каждого свои, как я склонен полагать, — ответил Бэкон. — Для нас с вами ясным станет тот факт, что мы были вовлечены в обман и долгое время мы с вами говорили народу откровенную ложь. Негоже, если юристов или священников воспринимают как наглых лжецов. А ведь именно этим мы с вами и занимались. Учитывая настроения у меня в парламенте и у вас в церкви, с нашей стороны было явной оплошностью развивать бурную деятельность в том направлении, в каком мы с вами это делали. Правда, в вашем случае риск более велик. Есть вещи, непростительные для того, кто перевел Священное Писание. Вы же, увы, к ним причастны. Наконец, для нас обоих существует вероятность покрыться вечным позором, если выплывет правда. И подобное в большей степени касается меня, нежели вас.
— А как же король?
— То же самое. Эти письма сильно все испортили. Боюсь, испортили до такой степени, что мы даже и предположить не можем. Ведь они попали в руки безумцу.
Воцарилась гнетущая тишина.
— Я не пойду на убийство. — В голосе епископа прозвучала резкая нотка.
— На чье убийство? — уточнил Бэкон. Голос епископа вернул его на грешную землю.
— Шекспира. Я не соглашусь на его убийство.
— Однако если его остановить, угроза отпадет — по крайней мере, частично, — спокойно возразил Бэкон. Интересно, подумал он, как бы эта сцена выглядела в глазах постороннего человека? Сидя у камина, генеральный прокурор и один из князей церкви взвешивают «за» и «против» убийства человека.
— Как вы сказали, у меня есть моральные устои.
— Я понял. Однако можно предположить, что его убьет Грэшем. Они друг друга терпеть не могут. И ваши моральные устои не помеха для сэра Генри, — веско произнес Бэкон.
— Ваш Грэшем не в моей власти, — ответил Эндрюс, отлично понимая, сколь тонок лед богословских и моральных ценностей, по которому он скользил.
— Что ж, — произнес Бэкон со вздохом. — Возможно, мы сделаем наше дело, даже не пошевелив пальцем. Его сделают за нас другие. У меня такое впечатление, что желающие убрать мастера Шекспира уже начали выстраиваться в очередь.
Глава 5
Зло, творимое людьми, живет и после них.
Добро — предается земле вместе с их останками.
Уильям Шекспир. «Юлий Цезарь»Конец мая 1612 года
Таверна «Якорь»
