Джон Биггинс - Австрийский моряк
— Так, — говорю. — Погружаемся на сорок метров.
Подтверждение последовало только после ощутимой паузы.
— Погружаемся на сорок метров, герр коммандант.
Медленно, очень медленно поползла по циферблату стрелка глубиномера: двадцать пять, тридцать, тридцать один, тридцать два… И все — на тридцати двух метрах лодка словно легла на грунт. Я обернулся в некотором замешательстве.
— Ну же, таухфюрер! Черт побери, тут на карте обозначено сорок пять метров! Чего ждете? Опустите лодку до сорока!
— До сорока, герр коммандант.
Стрелка снова поползла по циферблату. Потом где-то у меня за спиной блеснула голубая вспышка и послышался громкий хлопок. Внутреннее пространство лодки заполнилось едким дымом, а оба электромотора остановились.
— Простите, герр коммандант, но главный предохранитель цепи электродвигателей перегорел! — раздался голос Легара. — Надо всплывать!
Не успел он договорить, как U-8 стала подниматься по собственной воле. В расположенной в центре лодки небольшой дифферентной цистерне оставалось некоторое количество воздуха — вопреки строжайшей инструкции, предписывавшей погружаться с полностью заполненной водой цистерной и с легким дифферентом на нос. Смысла обсуждать этот вопрос сейчас, когда все кашляли и терли глаза от едкого дыма горящей проводки, не было, но я был крайне не доволен, и как только мы вернулись в гавань Бриони, взывал к себе Белу Месароша.
— Так, Месарош, не потрудитесь ли объяснить то, что произошло?
— При все уважении, герр коммандант, мне все кажется предельно ясным. Главная цепь электродвигателей оказалась перегружена, и предохранители перегорели.
— Понятно. И быть может, вы объясните вот это?
Я протянул ему кусок алюминиевого провода, длиной сантиметра в три, оплавленный с одного конца.
— Я обнаружил это несколько минут назад за щитком электродвигателя. Полагаю, Месарош, вам известно, что это означает.
— Нет, герр коммандант.
— У меня есть подозрение, что кто-то намеренно устроил короткое замыкание, помешав нам опуститься глубже тридцати метров.
На лице старшего помощника не отразилось ничего.
— Это очень серьезное обвинение, герр коммандант. Саботаж в военное время карается смертной казнью.
— Вот именно. Я не могу этого доказать и не намерен искать виновных. По крайней мере, на этот раз. Но будьте любезны сказать мне, как офицер офицеру, почему все на этой лодки так трясутся, стоит завести речь о погружении на предельную глубину? Бога ради, Месарош! Мы ведь все добровольцы, и почему в то время как тысячи умирают каждый день на фронте, эти парни так заботятся о своем здоровье?
Он помолчал с минуту.
— Как понимаю, герр коммандант, вы не в курсе того, что произошло в последний раз, когда U-8 погружалась глубже тридцати метров? Вижу, что так. Так вот, мы погрузились на тридцать два метра, и корпус над двигателями треснул. Мы продули цистерны и успели выскочить прежде, чем лодка затонула, но два члена экипажа застряли в носовой части и погибли. Лодку подняли на следующий день, однако его благородие фон Круммельхаузен застрелился тем же вечером в своей каюте, оставив адресованное в Марине оберкоммандо письмо, где заявлял, что U-8 имеет неисправимые конструктивные недостатки и небезопасна на любых глубинах.
Некоторое время я не мог ничего ответить.
— Ясно. Выходит, вы хотите сказать, что экипаж не верит в способность лодки погружаться?
— Честь имею доложить, что экипаж питает незыблемую веру в способность лодки погружаться. В чем он значительно менее уверен, так это в ее способности всплывать.
— Так вот, Месарош, в чем заключается темная тайна «Дер Ахцер», от разговора о которой так уходят по вечерам в кают-компании! После ваших слов я начал понимать, почему вы все так настороженно относитесь к лодке. Но что нам остается? Передо мной стоит задача превратить это судно и ее экипаж в эффективную боевую единицу, но как я справлюсь с ней, если подозреваю собственных подчиненных в саботаже? Что будете вы делать, если с полдюжины французских эсминцев станут закидывать нас глубинными бомбами? Едва ли они проявят спортивный дух и не станут загонять нас глубже тридцати метров.
— Согласен, герр коммандант.
— Так не годится, Месарош. Нам нужно что-то делать.
Вернувшись вечером на «Пеликан», я долго сидел над картами. Потом запросил личной аудиенции у риттера фон Тьерри. Начальник выслушал мой рассказ сочувственно, после чего произвел ряд телефонных звонков в Полу. Повесив трубку, Тьерри посмотрел на меня.
— Итак, мой дорогой Прохазка. Просьба ваша необычна, но рад сообщить, что использовав обходные каналы, я сумел все устроить. «Геркулес» будет здесь завтра в пять тридцать утра. Как вы верно заметили, требуется демонстрация.
***
Утро выдалось погожим и ясным, легкий зюйд-ост шуршал листвой лимонных деревьев, окружающих отель «Нептун». Экипаж был поднят из коек на борту плавбазы в четыре утра, а в пять тридцать два пронзительных гудка известили о приходе спасательного судна его императорского величества «Геркулес». После вчерашних событий команда притихла, и определенно не могла сообразить, что происходит, когда U-8 запустила моторы и двинулась в кильватер спасателю. Отлично, думаю, драматический эффект мне как раз и нужен сегодня, поэтому чем дольше зрители будут блуждать в темноте, тем лучше. Вот только мне хотелось бы самому питать немного больше уверенности, что все пойдет так, как прописано в сценарии…
Когда «Геркулес» застопорил машины и бросил якорь в пяти милях к зюйду от форта Верудела и в миле к западу от маяка на мысе Порер, недоумение экипажа усилилось. U-8 встала рядом с пароходом, всем был дан приказ покинуть субмарину и перебраться по трапу на палубу спасательного судна. Всем, за исключением Штайнхюбера и Григоровича, которым предстояло завести канатный строп через рым-болты на носу и на корме U-8. Как только с этим было покончено, мощные краны спасателя были развернуты на левый борт, а стрела опущена так, чтобы зацепить крюком середину стропа. Из люка рубки высунулась голова Штайнхюбера.
— Честь имею доложить, герр коммандант, что все готово. Балластные цистерны один и два, а также дифферентные заполнены согласно вашему приказанию.
— Отлично, таухфюрер! — говорю я. — Теперь поднимайтесь к нам на палубу. Я собираюсь произнести небольшую речь.
Легар и Штайнхюбер построили матросов на баке, фрегаттенлейтенант Месарош занял место на фланге. Моряки застыли навытяжку, облаченные в синие бушлаты и полосатые тельняшки, ленты бескозырок трепетали на ветру. На по-строевому серьезных лицах не отражалось ничего, но в воздухе витал ощутимый дух ожидания. Я запрыгнул на кабестан.
