Наталья Павлищева - Кровь и пепел
– Пошли, поглядим.
Мы подхватили по старому плату и побежали на крыльцо. Уже стемнело, но даже в сумерках было видно, что мех испорчен безнадежно, видно, содержимое ведра у Тришки оказалось горячим. Но мы все равно принялись старательно промокать душегрею платами, чтобы побольше влаги впиталось.
– А потом надо куда-то утащить и положить до утра на ровное, может, чуть расправится.
– Не расправится.
От этого голоса мы буквально подпрыгнули! Увлекшись своим делом, все трое даже не заметили, как на крыльцо, кутаясь в свой плат, вышла Анея.
– Девок пожалели?
– И душегрею тоже, – зачем-то заявила я.
Тетка посмотрела внимательно, вздохнула:
– Ее уже не спасешь. Надо только камни снять и жемчуга. Девок завтра в деревню отправлю, оттуда новых привезут. Вам поручу следить первое время, чтобы меха помоями не обливали. Сможете?
Мы только дружно кивнули в ответ.
Так у нас с Лушкой появились свои девки, у каждой по одной. Их на следующий день привезли из деревни. Теперь я собственница, и эта собственность стояла передо мной, теребя в руках кончик косы. Ростом и фигурой с меня, значит, тоже лет пятнадцать, замуж не отдали, и попала в холопки, видно, из-за родительских долгов. В предыдущий вечер я спросила Лушку как становятся холопами. Та пожала плечами:
– Ежели в полон возьмут…
– Какой полон в соседней деревне, Луш?
– Значит, закупы…
Я попыталась сообразить, закуп, видно, не вернувший долг. Ясно, передо мной стояла расплата по кредиту, это вам не двадцать первый век, здесь судебные разбирательства короткие: не вернул вовремя – либо сам, либо кто из родственников в холопы. А с холопом можно делать почти что хочешь, можно выпороть (правда, и нас с Лушкой тоже можно), можно даже убить. А вот это, как выяснилось, только по приговору. Чьему? Князя или вон воеводы.
Но приказать этой девке делать, что я захочу, можно.
– Как тебя зовут?
– Стеша.
Взгляд спокойный и не приниженный, никакой не холопский. Это хорошо или плохо? Видно, не глупа, выдержанна, но в обиду себя не даст. Я почувствовала к Стеше симпатию. Я изучала свою холопку, а Анея в это время изучала меня. Почувствовав на себе ее взгляд, я смутилась, снова обернувшись к девке:
– Что ты умеешь?
– Что нужно.
Лушка в это время допрашивала свою:
– А тебя как зовут?
– Таюшка.
Глазки не хуже Лушкиных стреляли во все стороны, можно поклясться, что она успела изучить все и всех на дворе.
По тому, что девушка изучила прежде всего мужское население двора, даже деда Трофима не пропустила, и по тому, как она всех оглядывала, я подумала, что у нас будет немало проблем с Таюшкой. Как в воду глядела, хотя чего тут глядеть, нимфеток за версту видно.
Анея с Косым с утра отправились в Дешовку на какие-то там переговоры с местным населением. Анее хотелось заполучить роскошный покос, которым дешовчане (как назвать жителей деревни со столь примечательным названием?) все равно не пользовались, поскольку сено было неудобно возить вокруг леса по болотинам, но считали своим. Тетка, видно, решила воспользоваться благостным из-за хорошего урожая и покоса настроением жителей и недорого выкупить этот покос, а их нанять для заработков на время следующего покоса. Это выгодно и им, и ей, а уж убеждать Анея умела. Где не получалось лаской, следовал командный тон, и люди подчинялись. Однажды у меня даже мелькнула мысль, что, пожелай тетка, она могла бы обездвиживать не хуже Воинтихи. Но боярыне, пусть и вдовой, это ни к чему.
Для Лушки отсутствие матери на дворе, а уж тем более в Козельске, – праздник. Чем дальше от Анеи, тем лучше, вернее, легче жить. Строгое око матери – главный ограничитель Лушкиных безобразий, не будь его, представляю, как расходилась бы моя сестрица.
Упустить возможность порезвиться Лушка, конечно, не могла. Убедившись, что Анеи действительно нет на дворе и Косой убыл с ней, Лушка метнулась ко мне с нелепым предложением:
– На сеновале сено страсть как удобно сложено. Пошли, покатаемся?
– Как это?
– Ну, посъезжаем вниз. – Видя мои сомнения, Лушка потащила меня за собой: – Пойдем, пойдем. Здорово же!
Будь хозяйка дома, кто бы разрешил двум почти взрослым дурехам вообще залезать на старательно уложенное сено? Но Анеи не было, и вакханалия началась!
Мы с удовольствием и визгом съезжали вниз, валялись, хохоча, и снова забирались наверх. По-моему, я вообще перестала воспринимать себя тридцатилетней женщиной из далекого будущего, кувыркалась в сене и орала не меньше Лушки.
В очередной раз с визгом скользнув с самого верха, мы обе замерли, подавившись смехом, – в двери стояла Анея! Кажется, единственное, о чем я подумала: откуда она взялась, если должна быть в Дешовке? Лушка все же произнесла растерянно:
– Ма-ма…
Тетка оглядела бедлам, который мы устроили, и пожала плечами:
– Во дурищи-то…
Глядя вслед ее спине, я подумала, что тетка права, сотворить то, что сделали мы, могли только две здоровенные дуры. Следующие полчаса сено быстро и старательно возвращалось на место, сделали даже лучше, чем было, вымели все. Выбрав остатки соломы из волос и старательно отряхнув рубахи, мы обреченно выползли наружу. Все тихо, вернее, каждый занимался своим, и никому до нас дела не было…
– А… где мама?
– Анея-то? – явно удивился распрягавший лошадь Трофим. – Так в Дешовке с утра еще. А тебе зачем?
– Как с утра? Точно с утра?
– Да зачем тебе-то?
Мы с Лушкой переглянулись и быстро затрусили в дом.
– Ты ж ее видела? – осторожно поинтересовалась сестрица, когда мы уже уселись на лавке, тесно прижавшись друг к дружке и стуча зубами.
– Ага, видела…
В эту минуту в дом вошла сама Анея. Мы с Лушкой дружно подвинулись по лавке подальше от вошедшей женщины. Та изумленно уставилась на нас:
– Вы чего?
– А… а ты когда вернулась?
– Недавно.
– А чего же Трофим сказал, что еще нет?
– Он меня не видел. Вы убрали за собой?
– Да! – в два голоса заверили мы, старательно кивая.
Анея рассмеялась и, взяв с печи плат, вышла вон. Лично у меня отлегло от сердца, не потому что удалось избежать наказания, а потому что тетка оказалась нормальной и действительно была на сеновале, а не почудилась нам. Кажется, у Лушки тоже.
Но еще несколько дней мы ходили мимо сеновала почему-то с опаской, словно там было что-то запредельное.
Я уже окончательно чувствовала себя пятнадцатилетней боярышней и мало задумывалась над тем, что будет дальше. Но неожиданно снова появилось предчувствие скорых перемен… Вообще, со мной творилось что-то непонятное, с каждым днем я словно благополучно забывала прежнюю московскую жизнь и все больше вживалась в образ той Насти. Боялась строгой тетки, шкодила с Лушкой и ждала приезда отца. Почему-то было ощущение, что именно после его возвращения что-то изменится. Конечно, изменится, ведь меня должны выдать замуж! Может, посоветоваться с Лушкой о том, как отодвинуть сие радостное событие?
