Нина Соротокина - Свидание в Санкт-Петербурге
Интересно, о чем его сегодня будет выспрашивать рыцарь? Сладкое мясо ягненка, куропатки с трюфелями и гусиная, вымоченная в меду и молоке, печенка — прелесть какой паштет готовил из нее повар — помогут хорошо спланировать беседу.
Пока шли из кабинета в столовую, разговор коснулся предстоящего маскарада.
— Я не поеду туда, — несколько капризно заметил Лесток. — Государыня знает, что я нездоров.
— Вы тоже больны, сударь? — участливо вскричал Сакромозо. — Только поднялась от болезни великая княгиня, как лихорадка свалила вас! Уж не заразились ли вы гнилой лихорадкой? Вам надо лежать, а я мучаю вас своим визитом!
— Нет, нет… Я вполне пригоден для общения. И будьте спокойны, моя болезнь не заразительна. Просто… разыгралась желчегонная болезнь, Лесток не хотел ехать на бал, дабы не сидеть за карточным столом рядом с Бестужевым. Последнее время один вид канцлера — подозрительный и мрачный — вызывал в Лестоке такую ненависть, что у него и впрямь начиналась изжога.
Пока лакей наполнял бокалы вином и обносил салатом, рыцарь продолжал сокрушаться по поводу гнилой лихорадки, которая косит Европу, но как только они остались вдвоем, без обиняков спросил:
— И как продвигается дело с возвращением русских солдат?
— Никак не продвигается, — несколько удивленно ответил Лесток, считая эту тему закрытой. — Такие вещи не решаются в один день.
— Не отдает Фридрих солдат? — понимающе рассмеялся рыцарь, и Лесток понял, что Сакромозо известна эта история во всех подробностях.
— Король прусский утверждает, что гренадеры сами не хотят возвращаться на родину, мол, они там, в Германии, семьями обзавелись. У некоторых даже внуки.
— Их можно понять, — утирая рот салфеткой, проговорил рыцарь. — Зачем им возвращаться в эту варварскую страну? Чтобы воевать со своими детьми и внуками?
— Почему воевать? В России, слава Богу, пока мир.
— Мир? — искренне удивился Сакромозо. — А за какой надобностью тогда двинулась за пределы России армия князя Репнина? Какие другие планы могут быть у армии, кроме войны?
— Ну, тридцать тысяч — это еще не армия, — бросил Лесток и понял, что попал в цель.
Сакромозо сразу принял безразличный вид и даже спрятал руки под стол, но и без этой азбуки Лесток увидел — численность войска его весьма интересует.
«На этом и будем строить игру, — подумал Лесток, — ему нужна армия, а кому он запродаст эти сведения — время покажет».
Сакромозо стал вдруг очень серьезен, почти торжествен.
— Перед отъездом в Россию я был на приеме у их величества короля Пруссии. Беседа была частной, но весьма плодотворной. Мальтийский орден принимает близко к сердцу дела Европы и, в частности, сложные отношения, возникшие между прусским и русским дворами.
Лесток понимающе кивнул, пригубил вино.
— В разговоре было упомянуто и ваше имя.
— Фридрих передал мне привет? — весело спросил Лесток, но Сакромозо не отреагировал на шутку.
— Их величество король Фридрих помянул о ваших заслугах в делах мира и понимания в отношениях прусско-русских и уполномочил меня передать вам старый долг — пенсию размером десять тысяч ефимков.
«Ну и скор молодец!» — ахнул про себя Лесток. Ему очень хотелось спросить: «Деньги при вас?», — но вместо этого он сказал подчеркнуто вежливо:
— В какой форме мне передать благодарность королю Фридриху — письменно или на словах?
— На словах, — без тени улыбки ответил Сакромозо.
Они отлично понимали друг друга.
На сладкое был дивный ореховый торт, украшенный цукатами и инжиром. В отсутствие рыцаря Лесток отпробовал бы добрую половину этого кулинарного чуда, но здесь он решил быть сдержанным. Рыцарь с отвлеченным видом выковыривал из ломтика торта грецкие орехи.
— Вчера у меня случился разговор с голландским посланником Шварцем, — сказал он наконец, делая какой-то неопределенный жест рукой, словно закручивая ее спиралью. — Посланник негодует, что армия Репнина застряла в Гродно. Репнин что — болен?
— Генерал-фельдцейхмейстер не столько болен, сколько стар, — с готовностью ответил Лесток. — Армия действительно три недели проторчала в Гродно, но теперь она заметно продвинулась. К местечку Гура… это в десяти верстах от Гродно. А по договору с союзниками армия должна была на исходе апреля быть уже в австрийских владениях. А что барон Претлак? Вы с ним не разговаривали? Тоже, должно быть, негодует. А лорд Гринфред?
Претлак был австрийским посланником, Гринфред — английским. Привлекая к разговору Австрию и Англию, Лесток расставлял все знаки препинания, называя союзников.
— В Лондоне каждый день высчитывают, сколько миль в сутки проходит русская армия, — продолжал он насмешливо, словно и не разглашал государственной тайны, а мило острил по поводу человеческой глупости. — По моим сведениям, если пройденные мили разделить на дни, то получится, что наша армия уже повернула назад.
— А это возможно? — быстро спросил Сакромозо.
— Ни в коем случае! Она идет к Рейну. Зачем? Ах, сударь, я думаю, об этом не знает еще Господь Бог, настолько запутал Всевышнего канцлер Бестужев. В Иностранной коллегии запротоколированы все его противоречивые указания.
— В Иностранной коллегии?
— А где же еще? Этим занимаются тайный советник Веселовский, а также генерал-фельдмаршал Леси, вице-канцлер Воронцов и кригс-комиссар Апраксин. Армия идет через Литву на Краков, затем в Силезию. Идет одной дорогой, разделившись на три колонны. Платят, а также обеспечивают продуктами и фуражом англичане. Считается, что армия идет для восстановления мира в Европе. Однако, — Лесток поднял палец, — если для восстановления мира понадобится еще одна война, Россия пойдет на это, естественно, вместе с союзниками.
— С кем именно?
— По обстоятельствам, мой друг, — вздохнул Лесток и подивился внутренне, как естественно он назвал Сакромозо своим другом. — Одного боюсь, что Бестужев задержит продвижение нашей армии и этим спасет ее от неминуемого поражения.
Рыцарь долго смеялся над удачной остротой, которая через день полностью вошла в депешу прусского посла своему государю в Потсдам. На все вопросы в этот вечер рыцарь получил ответ, время следующей встречи — оговорено, обещания кое-что узнать, вернее уточнить — даны. Ах, лейб-медик, налицо шпионская деятельность, но более всего Лесток пострадал именно за остроту в депеше Финкенштейна, которая была расшифрована в кабинете Бестужева, переписана и тяжелым грузом осела в досье на Лестока, которое собиралось канцлером уже много лет.
