Саймон Скэрроу - Центурион
Теперь рассмеялся уже проконсул.
— Парфия — защитник? Это что-то новое! Ваше желание прибрать Пальмиру к рукам лежит, можно сказать, на поверхности. Но откуда у вас мысли, что народ Пальмиры одобрит парфянское вторжение?
— У нас есть все основания так полагать. И мы открыто даем знать, что будем оберегать ее независимость как от Рима, так и от любого другого посягателя.
— Думаете, они вам поверят? Чего ради доверяться вам и вашим добрым намерениям им следует больше, чем нашим?
— Потому что мы не посылали своих воинов в их земли, чтобы возводить там крепости, которые медленно, но верно обратятся в прутья решетки. Вы уже недавно пытались возвести укрепление на берегу самого Евфрата, этой священной реки — не ровен час, и римские армии хлынули бы через нее подобно ножам, направленным в горло Парфии!
Макрон, подавшись к Катону, прошептал:
— Поэтично вещает, поглоти его Аид — ты не находишь?
— Чш-ш, — остерег Катон на максимально допустимой в данных условиях громкости. Парфянский посланник, проконсул и легат вопросительно обернулись на центурионов, вслед за чем парфянин возобновил обличительную речь своего хозяина.
— Столь открытого посягательства Парфия не потерпит. То укрепление было явным подтверждением истинных замыслов римлян, и мы требуем не допускать подобных выпадов впредь.
— А что такое? — встрепенулся Лонгин. — Что случилось с тем укреплением?
— Оно разрушено.
— А вспомогательная когорта, посланная на строительство, — что с ней?
— Уничтожена.
— Уничтожена? — Лонгин оторопело помолчал. — Ну а пленные? Где они?
— К сожалению, пленных нет.
— Ублюдки, — буркнул легат Амаций. — Гнусные убийцы.
— Сдаться они отказались, — пояснил посланник. — Нашим воинам оставалось лишь одно: стереть их с лица земли.
Какое-то время Лонгин подавленно молчал, а затем промолвил:
— Пятьсот человек и один из лучших боевых командиров армии… Центурион Кастор. — Он гневно воззрился на царевича. — Скажи своему хозяину: это недопустимые военные действия.
Переведенные посланцем слова вызвали у Метакса улыбку.
— Действия какие? Уничтожение вашей когорты или угроза, которую она составляла нашему царству?
— Не подменяй одно другим! — воскликнул проконсул. — Он прекрасно понимает, о чем я. Когда весть об этом дойдет до ушей императора, то нет такой силы, которая воспрепятствовала бы ужасной мести, что обрушится на Парфию. И эту участь вы навлекли на себя сами.
— У нас нет желания первыми начинать войну, о полководец.
— Вздор! — спесиво фыркнул Амаций. — Вы истребляете одну из наших когорт и говорите при этом, что не желаете провоцировать войну!
Рука легата легла на рукоять меча — жест, тут же замеченный парфянами. Один из телохранителей царевича с серебристым шелестом вынул из ножен меч; змеисто блеснуло на солнце длинное кривое лезвие. Под строгим окриком Метакса воин без особой охоты сунул оружие обратно в ножны.
— Я бы на вашем месте убрал руку с меча, — тихо посоветовал Катон легату.
Напоровшись на взгляд молодого центуриона, Амаций раздул ноздри, но кивнул и ослабил хватку.
— Что ж, ладно. Но за Кастора и его когорту вас ждет расплата. Когда-нибудь.
На посланца, судя по всему, это впечатления не произвело.
— Быть может, но только не в этой жизни. И не в том случае, если Рим действительно ценит мир на своих восточных границах. Мой повелитель говорит, что вам надлежит вывести из земель Пальмиры свои войска. А еще, что в дальнейшем вы не должны вмешиваться в ее внутреннюю политику. Нарушение хотя бы одного из условий вынудит Парфию на ответные действия. И несмотря на то что как царевич, так и его отец царь Готарз всецело желают мира, они будут вынуждены начать против Рима войну. И такая война встанет Риму дорого. Многие из ваших соплеменников разделят участь Красса и его легионов. Таковы слова моего повелителя, — посланник почтительно склонил голову. — Вы слышали это предупреждение, мой господин, и добавить к нему более нечего.
Парфянский царевич сказал еще что-то, а затем указал на корзину, притороченную к седлу его знаменосца. Тот отвязал ее от луки седла, и ноша тяжело шлепнулась к копытам его лошади. Затем парфяне развернули своих быстрых храпливых коней, и тогда посланник напоследок перевел римлянам:
— Мой повелитель предлагает вам принять дар. Подарок с берегов Евфрата. Считайте его провозвестником будущего, если вы все же решите пойти наперекор парфянскому царству.
Парфяне пришпорили коней и с места сорвались в галоп, обратно к своим товарищам, которые один за другим уже поворачивали и отдалялись от Антиохии обратно в лощину. С минуту римляне смотрели им вслед сквозь поднятые конскими копытами клубы пыли. Затем Лонгин перевел взгляд на плетеную корзину, лежащую на каменистой земле.
— Центурион Катон?
— Слушаю?
— Посмотрите, что там внутри, — указал проконсул.
— Слушаю.
Перекинув ногу через седло, Катон соскочил на землю. К корзине он подходил осторожно, как будто она была наполнена змеями и скорпионами. Сглотнув, потянул за ручки туго пригнанную крышку. Внутри находился простой глиняный кувшин размером с крупный арбуз. Донце у него при падении треснуло, и Катон учуял запах оливкового масла, которое медленно вытекало через прутья корзины. В кувшине жирно поблескивала темная спутанная масса, которая с утечкой масла как бы проседала и лоснилась внутри еще одного округлого предмета.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Амаций.
Потянувшись внутрь и ухватившись за маслянистые темные щупальца, Катон почувствовал, как к горлу подкатывает комок желчи. Стиснув зубы, он поднял и предъявил в вытянутой руке увесистое содержимое кувшина. Масло стекало по землистой коже отделенной от тела головы, капало наземь с печально обвисших губ. При виде головы лицо у легата Амация исказилось.
— Центурион Кастор.
Глава 5
— Солдаты Рима! — Кассий Лонгин торжественно оглядел пиршественную залу своей резиденции. С возвышения, где он стоял, отчетливо различались лица собравшихся здесь центурионов, трибунов, легатов. — Войне с Парфией — быть!
Сдержанный рокот прокатился по зале; офицеры переглядывались меж собой, пока наконец в нависшей тишине все взгляды не оказались устремлены на проконсула Сирии. Весть об отряде парфянских всадников, как из-под земли возникшем давеча под самыми стенами Антиохии, бурей пронеслась и по лагерю, и по улицам города. Говорили разное: от заключения вечного союзничества между Римом и Парфией до наступления громадного парфянского войска, что марширует уже не более чем в одном дне пути от Антиохии с указанием безжалостно истребить всех мужчин, женщин и детей, а сам город сжечь дотла. Слова Лонгина внесли первую ясность в доселе расплывчатую картину, и теперь офицеры с напряженным вниманием вслушивались, рассчитывая узнать какие-нибудь детали. Дождавшись, когда воцарится полная тишина, проконсул продолжил:
