Уилбур Смит - Ярость
В папке лежали рапорты особого отдела тайной полиции, а на самой папке значилось:
«ТАРА ИЗАБЕЛЛА КОРТНИ, урожденная МАЛКОМС»
Тара Кортни обошла детские, заходя по очереди в каждую. Няня укрывала Изабеллу розовым атласным одеялом. Увидев Тару, девочка радостно закричала:
– Мамочка, мамочка, плюшевый медвежонок плохо себя вел! Я оставила его спать на полке с другими куклами.
Тара села на кровать к дочери, обняла Беллу, и они поговорили о скверном поведении медвежонка. Изабелла была розовая, теплая, от нее пахло мылом. Ее шелковые волосы касались щеки Тары, и той понадобилось сделать усилие, чтобы поцеловать дочь и встать.
– Пора спать, малышка Белла.
Едва погасили свет, Изабелла издала такой пронзительный крик, что Тара встревожилась.
– Что случилось, девочка?
Она снова зажгла свет и бросилась к кровати.
– Я простила медвежонка. Он может спать со мной.
Медвежонку торжественно был возвращен статус любимца Изабеллы, она ласково обхватила его за шею и сунула в рот большой палец.
– Когда придет папа? – сонно спросила она, не вынимая палец изо рта, но глаза ее закрылись и она уснула раньше, чем Тара дошла до двери.
Шон сидел на полу верхом на Гаррике и с садистским наслаждением тянул брата за волосы на висках. Тара разняла их.
– Шон, немедленно возвращайся к себе, слышишь? Я тысячи раз предупреждала тебя: не обижай братьев. Отец все узнает об этом, когда вернется.
Гаррик подавил слезы и, тяжело, астматически дыша, бросился на защиту брата.
– Мы только играли, мама. Он меня не обижал.
Но она слышала, что он на грани нового приступа. И дрогнула. Не следует уходить в предверии этого приступа, но сегодня такой важный вечер…
Майкл читал и едва поднял голову, принимая поцелуй.
– Выключишь свет в девять. Обещай, дорогой.
Она старалась этого не показывать, но он всегда был ее любимцем.
Спускаясь по лестнице, она взглянула на свои часики. Без пяти восемь. Опаздывает. Подавив чувство материнской вины, она побежала к своему старому «паккарду».
Шаса терпеть не мог ее «паккард»; его помятый, поблекший на солнце корпус и грязную, потертую кожу сидений он расценивал как унижение достоинства семьи. На последний день рождения он подарил Таре новый «астон-мартин», но она оставила его в гараже. «Паккард» соответствовал ее спартанскому представлению о себе как о либералке, заботящейся о народе; когда она увеличила скорость на подъездной дороге, автомобиль выпустил облако черного дыма и Тара с извращенным удовольствием посмотрела, как пыль оседает на тщательно охраняемые виноградники Шасы. Странно, что даже столько лет спустя она чувствует себя чужой в Вельтевредене со всеми его сокровищами и старомодной мебелью. Если она проживет здесь еще полвека, Вельтевреден все равно не станет ей домом. Это дом Сантэн Кортни-Малкомс, и след другой женщины, память о ней хранит каждая комната, которую Шаса не разрешает переоборудовать.
Через большие, показушные ворота работы Анрейта Тара убегала в реальный мир страданий и несправедливости, где угнетенные массы стенали, и боролись, и просили о пощаде и где она чувствовала себя полезной и нужной, где в обществе других первопроходцев могла идти вперед, в будущее, полное дерзаний и перемен.
Дом Бродхерстов стоял в Пайнленде, пригороде, где жили представители среднего класса; это было современное сооружение типа ранчо, с плоской крышей и широкими окнами, из которых открывался красивый вид; мебель была удобная, массового производства, а ковры, закрывавшие пол от стены до стены, – нейлоновые. К стульям прилипла собачья шерсть, зачитанные «умные» книги грудами были свалены в углах или лежали открытые на обеденном столе, в коридорах валялись детские игрушки, а на стенах с отпечатками грязных пальцев висели покосившиеся дешевые репродукции Пикассо и Модильяни. Здесь, вдали от чопорного великолепия Вельтевредена, Тара чувствовала себя уютно.
Тара остановила «паккард», и Молли Бродхерст сразу бросилась ей навстречу. Она была в великолепном ярком кафтане.
– Ты опоздала!
Она поцеловала Тару и через неубранные комнаты потащила в глубину дома, в музыкальную комнату.
Музыкальная комната была пристроена к дому без учета каких бы то ни было соображений эстетики. Сейчас ее заполняли гости, приглашенные Молли послушать Мозеса Гаму. Оглядевшись, Тара оживилась: столько творческих людей, высокодуховных и образованных, с обостренным чувством справедливости, гневных, мятежных.
В Вельтевредене никогда не бывало таких сборищ. Во-первых, сюда пришли чернокожие – студенты из черного университета Форт-Хар и его филиала, университета Западного Кейпа, преподаватели, юристы, даже черный врач – политические активисты, лишенные своего представительства в белом парламенте, но начинавшие выражать протест, который должен быть услышан. Был здесь издатель черного журнала «Драм» и местный корреспондент «Соуэтца» – газеты, названной по огромному черному пригороду.
От одной такой встречи с черными Тара уже чувствовала себя бесконечно смелой и дерзкой.
Белые в комнате были не менее примечательны: и бывшие члены Южно-Африканской коммунистической партии – бывшие, потому что несколько лет назад партию запретили, и человек по имени Харрис, которого Тара уже встречала в этом доме. В составе «Игрун» [18]он сражался в Израиле с англичанами и арабами. Этот свирепый рослый мужчина вызывал у Тары восхитительное ощущение страха. Молли намекала, что он специалист по партизанской войне и саботажу и всегда передвигается по стране тайно или по каким-то таинственным делам переходит границы соседних государств.
С мужем Молли серьезно разговаривал о чем-то другой юрист из Йоханнесбурга по имени Брэм Фишер, который специализировался на защите черных клиентов от обвинений по одному из бесчисленных законов, призванных обезоружить их и ограничить свободу передвижения. Молли говорила, что Брэм Фишер реорганизует прежнюю коммунистическую партию во множество подпольных ячеек, и Тара мечтала, как однажды получит приглашение вступить в одну из них.
В той же группе она увидела Маркуса Арчера, еще одного бывшего коммуниста, индустриального психолога из Витватерсранда. Он отвечал за обучение тысяч черных рабочих на золотых шахтах, и Молли говорила, что это он помог организовать профсоюз черных шахтеров. Молли также тайком рассказала, что он гомосексуалист, и использовала слово, которое Тара раньше никогда не слышала: «Он голубой, голубой, как незабудка». И поскольку это было абсолютно неприемлемо для приличного общества, Тара нашла это восхитительным.
