Артур Конан Дойл - Приключения Михея Кларка
В тюрьму уверенно и властно, бряцая шпорами, влетел маленьких человек, быстрый в движениях, с лицом, похожим на яблоко. Он был одет в верховой камзол и высокие сапоги. За ним тащилась старинная шпага, шел он, помахивая длинным бичом.
— Здравствуете, сержант! — крикнул он громко и повелительно. — Вы, конечно, слыхали про меня? Я мастер Джон Вутон из Лангмир-Хауза близ Дольвертона. Я восстал против бунтовщиков во имя короля, и мэстер Гостольфин в Палате Общин назвал меня одним из местных столпов отечества. Именно так мэстер Гостольфин и выразился. Не правда ли, это прекрасное выражение? Выражение «столпы» указывает на уподобление государства дворцу или храму — верные королю люди. Один из таких столпов — я. Я — местный столп, я имею, сержант, королевское разрешение взять себе из числа этих арестантов десять здоровенных плутов и продать их. Такова награда за мои труды в пользу отечества. Подведите арестантов. Я буду выбирать.
Лондонский франт приложил руку к сердцу и поклонился новопришедшему так низко, что его шпага поднялась острием к потолку.
— Стало быть, сэр, мы пришли сюда по одному и тому же поводу, произнес он, — позвольте представиться: готовый служить вам сэр Джордж Дониш, ваш вечно преданный и покорный слуга! Распоряжаетесь мною, как вам заблагорассудится. Я, сэр, вне себя от радости по случаю того, что имею высокую честь с вами познакомиться.
Сельский помещик, по-видимому, опешил от этого потока лондонских комплиментов.
— Гм, сэр! Да, сэр! — бормотал он, тряся головой. — Рад вас видеть, сэр, чертовски рад, но я теперь буду выбирать людей, сержант. Время не терпит. Завтра Шептонская ярмарка, и я должен спешить туда. У меня там продажный скот. Вот этот здоровый малый, — при этом помещик показал на меня, — я его возьму.
— Извините, сэр, я предупредил вас, — воскликнул придворный, — как мне ни неприятно огорчать вас, но этот человек принадлежит мне.
— В таком случае я возьму этого, — произнес помещик, указывая кнутом на другого пленника.
— Это тоже мой. Хе-хе-хе! Как хотите, но это выходит забавно.
— Черт побери? Да скольких вы взяли? — крикнул помещик из Дольвертона.
— Дюжину — хе-хе-хе! Целую дюжину! Все, которые стоят по этой стороне, — мои. Я взял верх над вами, хе-хе-хе! Пусть меня повесят, если я вру. Кто раньше встал… вы, конечно, знаете эту пословицу?
— Это прямо позор! — горячо воскликнул помещик. — Мы сражаемся, мы рискуем собственной шкурой, а когда все кончено, являются ливрейные лакеи и выхватывают у порядочных людей из-под носа лучшие куски.
— Ливрейные лакеи, сэр! — взвизгнул франт. — Чтобы вы издохли, сэр! Вы самым чувствительным образом затронули мою честь, сэр. Я умею проливать кровь, сэр! Вы будете через минуту зиять ранами, сэр! Возьмите скорее свои слова назад, сэр!
— Пойди прочь, шест для просушки белья! — презрительно бросил помещик. — Вы похожи на птицу, питающуюся падалью. Черт вас возьми, разве о вас говорили в парламенте? Разве вас называли столпом отечества? Прочь от меня, разряженный манекен!
— Ах вы, дерзкий мужик! — закричал франт. — Ах вы, грубый неотесанный невежа! Какой вы столп? Вас самих надо привязать к столбу и отхлестать плетьми… Ай-ай-ай, сержант, он обнажает шпагу. Уймите его поскорее, а то… я его убью.
— Ну-ну, джентльмены! — крикнул сержант. — Здесь ссориться нельзя. У нас в тюрьме на этот счет строго, но против тюрьмы есть лужок. Там можете драться как вам угодно. Не хотите ли, я вас туда проведу?
Но предложение сержанта не понравилось разгневанным джентльменам, и они продолжали переругиваться, стращая друг друга поединком и хватаясь то и дело за шпаги. Наконец наш хозяин-франт ушел, а сельский помещик выбрал себе десять человек и ушел, проклиная жителей Лондона, придворных, сержанта, пленных и неблагодарное правительство, которое так плохо оплатило его преданность и усердие. Эта была только первая из многочисленных сцен в этом же роде. Правительство хотело удовлетворить всех своих сторонников и пообещало больше, чем могло исполнить. Грустно мне это говорить, но не только мужчины, а и женщины, в том числе титулованные дамы, ломали руки и жаловались на правительство. Им всем хотелось получить в свою собственность бедных сомерсетских крестьян и затем продать их в рабство.
Толковать с этими дамами было совершенно бесполезно. Они не понимали гнусности дела. Им казалось, что торг сомерсетскими крестьянами — чистое и честное дело.
Да, милые внучата, зима-то вот и проходит. Длинная она была и скучная, и все вечера мы с вами проводили в воспоминаниях о прошедшем. Я вам рассказываю- о событиях и о людях, которые давно лежат в сырой земле. Мало осталось таких седых стариков, как я. Ты, Иосиф, кажется, записываешь все, что я рассказываю. Каждое утро, как я замечаю, ты сидишь и пишешь. Это ты хорошо придумал. Ваши дети и внучата прочтут эту рукопись с удовольствием. Они будут, надеюсь, гордиться делами своих предков. Но теперь, дети, скоро наступит весна. Снег с земли сойдет, и покажется зеленая травка. Вам станет веселее, вы найдете себе занятие получше, чем сидеть и слушать россказни болтливого старика. Ну-ну, не качайте головами! Вы — молодые ребята, вам надо бегать, укрепляться телесно.
Какая вам польза сидеть в душной комнате и слушать дедушку? Да кроме того, моя история подходит к концу. Я ведь собирался рассказать вам только о восстании на западе Англии. Правда, моя история вышла скучная и грустная, в ней нет звона колоколов и свадебных пиров, которые полагаются в книгах, но в этом не меня вините, а историю. Правда — это строгая хозяйка. Уж если взялся говорить правду, то и говори ее до самого конца; жизнь не всегда бывает похожа на голландский садик с подстриженными и аккуратными деревцами. В жизни много горя, зла и дикости.
Три дня спустя после суда нас повели на Северную улицу и поставили против дворца. Там уже стояло много других пленных, которые должны были разделить нашу участь. Нас поместили по четверо и обвязали веревками. Таких групп я насчитал до пятидесяти. Стало быть, всех арестантов было человек двести. По обеим сторонам стояли драгуны, а посреди нас поставили нескольких мушкетеров. Боялись, что мы сделаем попытку освободиться и убежать.
Было это десятого сентября. Насув таком виде и в дорогу погнали. Граждане Таунтона провожали нас с печальными лицами. Иные плакали. Многие провожали братьев и сыновей и изгнание, и им позволено было проститься с уходящими, обнять их в последний раз. Многие из этих горожан, морщинистые старики и плачущие старухи, провожали нас несколько миль по большой дороге. Наконец солдаты, ехавшие сзади, рассердились и, накинувшись на провожатых, прогнали их назад с ругательствами и побоями.
