Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13
— Пусть так, любезный, — возразил король, — но к чему вся эта болтовня? Если уж ты отдал в заклад мои драгоценности какому-то прощелыге, то изволь как наш честный верноподданный позаботиться о том, чтобы мы всегда могли их выкупить. Почему мы должны из-за твоей нерадивости терять наши cimelia, да еще служить предметом насмешек наших вассалов и иностранных послов?
— Мой король и повелитель, — сказал Гериот, — видит бог, если б мой позор и поруганье могли избавить вас от неприятностей, то как верный слуга, обязанный вам бесчисленными благодеяниями, я счел бы своим долгом претерпеть и то и другое. Но примите во внимание насильственную смерть того человека, исчезновение его дочери и имущества, вспомните, что я считал своим смиренным долгом предупредить ваше величество о возможности всяких случайностей и умолял уволить меня от переговоров с ним от вашего имени.
— Но ты ничего лучшего не придумал, Джорди, — возразил король, — ты не мог придумать никакого иного выхода. А мы были в растерянности и ухватились за первые попавшиеся деньги, как утопающий хватается за подвернувшийся под руку ивовый прут. А теперь, любезный, почему ты не можешь вернуть драгоценности? Не сквозь землю же они провалились, стоит только поискать получше.
— Предприняты самые тщательные поиски, ваше величество, — ответил горожанин, — объявлено о пропаже по всему городу, но найти их невозможно.
— Ты хочешь сказать — трудно, Джорди. Невозможно только то, что противоречит природе, exempli gratia [157] — обратить два в три, или то, что невозможно в нравственном смысле, например — представить истину ложью. Но то, что трудно исполнить, все-таки выполнимо, когда на помощь приходят мудрость и терпение. Посмотри-ка, Звонкий Джорди!
С этими словами король поднес обретенное сокровище к глазам повергнутого в изумление ювелира и торжествующе воскликнул:
— Ну, что ты скажешь, Звонкий Джорди? Клянусь короной и скипетром, он выпучил глаза, словно перед ним не его законный король, а чародей! Это мы-то, настоящий malleus maleficarum, [158] дробящий и сокрушающий молот, обращенный против всех магов, колдунов, волшебников и им подобных! Он думает, что мы тоже причастны к чернокнижию! Иди с миром, честный Джорди, ты добрый, простой человек, но ты не принадлежишь к числу семи греческих мудрецов; иди с миром и вспомни свои подлинные слова, сказанные тобою недавно, о том, что есть в этой стране один человек, который во всем подобен Соломону, царю израильскому, во всем, кроме любви к женщинам, а одна из них к тому же была дочерью фараона.
Если Гериот был удивлен столь неожиданным появлением драгоценностей в тот момент, когда король с жаром упрекал его в пропаже, то упоминание о его собственных словах, вырвавшихся у него в разговоре с лордом Гленварлохом, окончательно сразило его. Король пришел в такой восторг от своего триумфа, что потирал руки, хихикал и наконец, когда чувство торжества одержало верх над чувством собственного достоинства, бросился в кресло и принялся смеяться так неудержимо, что задохнулся и слезы потекли по его лицу. Между тем на заливистый смех короля из-за драпировки откликнулся оглушительный хохот, хохот человека, который, не имея привычки подобным образом выражать свои чувства, оказался не в состоянии обуздать или умерить свое буйное веселье.
Гериот, вконец ошеломленный, повернул голову в ту сторону, откуда неслись эти дикие, неистовые звуки, столь неприличные в присутствии короля. Король, тоже, видимо, усмотрев некоторое нарушение приличий, поднялся, вытер глаза и воскликнул:
— А ну-ка, хитрый лис, вылезай из норы!
На эти слова из-за драпировки вылез длинный Ричи Мониплайз, продолжавший заливаться смехом, точно кумушка на деревенских крестинах.
— Тише, любезный, тише, — сказал король, — незачем ржать, как жеребец над кормушкой с овсом, хотя бы это была и веселая шутка и мною самим придумана. Однако как вспомню Звонкого Джорди, который воображает себя умнее других, как вспомню, ха-ха-ха, когда он в духе Эвклиона из комедии Плавта сокрушался по поводу того, что лежит у него под носом…
Perii, interii, occidi — quo curram? quo non curram?
Tene, tene — quern? quis? nescio — nihil video. [159]
Эх, Джорди, твои глаза остры, когда надо не упустить золота, серебра, бриллиантов и рубинов, но если они упущены, то ты не знаешь, где их искать. Да, да, посмотри, любезный, посмотри на них: вот они, целые и невредимые, все как на подбор, ни одного поддельного.
Джордж Гериот оправился тем временем от удивления, но, будучи старым, опытным царедворцем, предпочитал не нарушать мнимого торжества короля и только с досадой посмотрел на простодушного Ричи, который все еще продолжал, что называется, широко ухмыляться. Затем Гериот не спеша осмотрел камни, установил, что они все в целости, чистосердечно, от всей души поздравил его величество с обретением сокровища, утеря коего могла бы бросить тень на престол, и спросил, кому он должен отдать деньги, за которые драгоценности были заложены, заметив, что деньги у него с собой.
— Ты чертовски торопишься, когда дело доходит до платежа, Джорди, — сказал король. — Что за спешка, любезный? Ожерелье возвращено нашим честным и любезным соотечественником. Вон он стоит, и кто знает: сию минуту ему нужны деньги или он удовольствуется приказом нашему казначейству об уплате через шесть месяцев? Ты же знаешь, что в казне нашей пусто, а кричишь «заплатить, заплатить», как будто я владею всем золотом Офира.
— С позволения вашего величества, — сказал Гериот, — если этот человек действительно имеет право на деньги, то, без сомнения, в его воле согласиться на отсрочку. Но когда я вспоминаю, каким я увидел его в нашу первую встречу — в изодранном плаще и с расшибленной головой, — я не могу этому поверить. Вы не Ричи ли Мониплайз?
— Да, мейстер Гериот, из старинного, почтенного дома Касл Коллоп, близ Западных ворот в Эдинбурге, — ответил Ричи.
— С позволения вашего величества, человек этот — бедный слуга. По сути дела, он не имеет права распоряжаться этими деньгами.
— А почему бы нет? — спросил король. — Ты думаешь, никто не может взобраться на гору, кроме тебя, Джорди? Твой плащ тоже был довольно тонок, когда ты приехал в Лондон, а теперь он у тебя подбит теплой и нарядной подкладкой. А что он слуга, так много голи перекатной перешло через Твид, неся на спине котомку своего господина, а теперь смотри: сзади у него хвост из шести лакеев. Вот он сам стоит — спроси у него, Джорди.
— Он будет не самым беспристрастным судьей в этом случае, — возразил осторожный горожанин.
