Эжен Сю - Парижские тайны
Кроме того, его правая рука, которой он постоянно приводил в движение тяжелый наждачный круг, стала необычайно сильной и мускулистой, в то время как левая, всегда неподвижная и опирающаяся о верстак, чтобы точнее подводить фасетки бриллиантов на наждачному кругу, сделалась страшной худой, каким-то жалким отростком; слабые ноги почти атрофировались от недостатка движения и с трудом поддерживали измученное тело, вся сила и жизненная субстанция которого, казалось, сосредоточились в единственном его органе, постоянно выполнявшем безмерную работу.
Как иногда говорил сам Морель с горькой отрешенностью:
«Я ем не столько чтобы жить, сколько для того, чтобы придать силу руке, которая вращает круг».
Внезапно разбуженный ювелир оказался лицом к лицу со слабоумной старухой.
— Что с вами? Что вам нужно, матушка? — спросил Морель, потом добавил, понижая голос, чтобы не разбудить остальных, — он думал, что они спят. — Ступайте, ложитесь, матушка, и не шумите. Мадлен и дети спят.
— Я не сплю, я стараюсь согреть Адель, — сказала старшая дочка.
— А я слишком голоден и не могу заснуть, — подхватил один из сыновей. — Ведь вчера была не моя очередь ужинать, как мои братья, у мадемуазель Хохотушки.
— Бедные дети! — горестно сказал Морель. — А я-то надеялся, что вы хоть поспите.
— Я не хотела тебя будить, Морель, — сказала его жена. — Иначе я попросила бы у тебя воды; мне хочется пить, опять у меня приступ лихорадки.
— Сейчас, сейчас, — ответил ювелир. — Только сначала надо уложить твою мать. Послушайте, не трогайте мои камни! — прикрикнул он на слабоумную, которую заворожило сверкание крупного рубина. — Ступайте, ложитесь спать!
— Это, вот это, — бормотала идиотка, протягивая руку к драгоценному камню.
— Вы меня рассердите, матушка! — сказал Морель, повышая голос, чтобы напугать свою тещу, и тихонько отстраняя ее руку.
— Боже мой, боже мой, как хочется пить! — простонала Мадлен. — Дай же мне воды!
— Как я могу отойти! Не могу же здесь оставить твою мать рядом с моими камнями! А вдруг она куда-нибудь денет еще один бриллиант, как в прошлом году? Один бог знает, чего нам стоил этот бриллиант и сколько еще будет стоить.
И ювелир уныло провел ладонью по лбу. Затем он обратился к одному из сыновей:
— Феликс, подай матери воды, раз уж ты не спишь!
— Нет, нет, я подожду, — возразила Мадлен. — А то он еще простудится.
— Снаружи не холоднее, чем в этом матрасе, — сказал мальчик, поднимаясь.
— Послушайте, кончайте это! — вскричал Морель угрожающим голосом, чтобы отогнать идиотку, которая не отходила от верстака и все пыталась схватить один из камней.
— Мать, вода в бадье замерзла! — крикнул Феликс.
— Так разбей лед, — сказала Мадлен.
— Он слишком толстый, я не могу.
— Морель, разбей лед в бадье, — нетерпеливо потребовала Мадлен плаксивым голосом. — Раз уж мне нечего пить, кроме воды, пусть будет хотя бы вода! Я умру от жажды!
— Боже мой, боже мой, где взять терпения? — вскричал несчастный ювелир. — Я не могу отойти, пока твоя мать не ляжет.
Он никак не мог отделаться от идиотки, которая раздражалась все больше, встречая его сопротивление, и злобно что-то ворчала.
— Да позови ты ее, — обратился Морель к жене. — Она иногда тебя слушается.
— Мама, ложись спать! Если ты будешь умницей, я дам тебе кофе, который ты так любишь.
— Это, вот это! — не унималась идиотка, пытаясь на сей раз оттолкнуть Мореля в добраться до желанного рубина.
Морель удерживал ее, грозил, но все было тщетно.
— Господи, ты же знаешь, что не справишься с ней, если не пригрозишь кнутом! — воскликнула Мадлен. — Только это может ее испугать и успокоить.
— Может быть, и так, — согласился Морель. — Но грозить старой женщине кнутом, даже слабоумной, мне просто отвратительно.
Старуха пыталась его укусить, и он удерживал ее одной рукой. Наконец закричал страшным голосом:
— А где кнут! Если немедленно не ляжешь, отведаешь кнута!
Но и эти угрозы не испугали слабоумную. Тогда он выхватил из-под верстака кнут, громко щелкнул, угрожая идиотке, и крикнул:
— В постель! Сейчас же ложись!
От громкого хлопка кнута старуха отпрянула, но тут же остановилась посередине мансарды, ворча сквозь зубы и бросая на зятя злобные взгляды.
— В постель! В постель! — повторял тот, наступая на нее и щелкая кнутом.
Только тогда идиотка начала медленно пятиться в свой угол, грозя ювелиру костлявым кулаком.
Желая поскорее закончить эту сцену и подать жене напиться, он приблизился к идиотке вплотную и последний раз громко щелкнул кнутом, впрочем ее не задев, и еще раз повторил грозным голосом:
— Немедленно в постель!
Перепуганная старуха дико завопила, бросилась на свой топчан, сжалась там, как побитая собачонка, и принялась стонать и вопить что есть мочи.
Дети тоже испугались: они решили, что отец действительно ударил старуху кнутом.
— Не бей бабушку! Не бей! — закричали они, заливаясь слезами.
Невозможно передать, как ужасна была ночная сцена, сопровождаемая мольбами детей, злобными воплями идиотки и жалобными причитаниями жены ювелира.
Глава XIX.
НЕОПЛАЧЕННЫЙ ДОЛГ
Огранщику Морелю приходилось не раз выдерживать сцены, подобные той, которую мы описали, но сейчас он бросил кнут под свой верстак и вскричал в порыве отчаяния:
— Боже, и это жизнь? Какая это жизнь!
— Разве я виновата, что моя мать слабоумная? — слезливо вопрошала Мадлен.
— А может быть, это я виноват? Я же ничего не прощу. Я убиваю себя этой работой ради всех вас. Я тружусь день и ночь и не жалуюсь. Пока хватит сил, я буду работать. Но я не могу зарабатывать на хлеб для всех и в то же время быть сиделкой при слабоумной старухе, больной жене и детях! Нет, право, нет на небесах справедливости! Это несправедливо, обрушивать на одного человека столько горя и нищеты! — проговорил ювелир с отчаянием и почти упал на свой верстак, обхватив голову руками.
— Но ведь никто не захотел взять мою мать в приют, потому что она еще не совсем безумна! Что же ты хочешь от меня? — жалобно спросила Мадлен плаксивым, ноющим голосом. — Что мы можем поделать? Сколько ни мучь себя, какой от этого толк, если все равно ничего не изменишь?
— Да, ничего, — согласился бедный ювелир, утирая слезы, увлажнившие его глаза. — Ничего, ты права... Но когда все разом обрушивается на тебя, нелегко с собой совладать.
— Боже мой, боже, как я хочу пить! Я дрожу, и лихорадка сжигает меня, — простонала Мадлен.
— Подожди, сейчас принесу воды.
