Мишель Зевако - Кровное дело шевалье
— Мальчик мой! — вскричал Пардальян.
— Я иду вам на помощь, батюшка! — отозвался шевалье.
Покинув особнячок на улице де Ла Аш, Жан ненадолго задержался на улице Бове, проталкиваясь через скопище зевак, глазевших на королевский кортеж. Шевалье хотел уже отправиться своей дорогой, в новый кабачок толстухи Като, но не сумел выбраться из людской реки, увлекшей его на Монмартрскую улицу.
Там что-то случилось — правда, шевалье ничего не видел, но разглядел статную фигуру маршала де Данвиля, сидящего на коне.
Шевалье, не желая быть узнанным, решил поскорее уносить ноги. Для отступления он наметил Тиктонскую улицу. Юноша уже почти добрался до нее, как вдруг среди воплей и визга услышал крик отца. Шевалье, не медля, бросился в толпу.
Несколько секунд он потерял, с трудом протискиваясь вперед. Наконец Жан оказался прямо за спинами всадников, окруживших Пардальяна-старшего. Вцепиться в стремя ближайшей лошади, вскочить на нее, приставить кинжал к горлу оцепеневшего гвардейца — все это было для юноши минутным делом.
— Спрыгивайте, сударь! — распорядился Жан.
— Вы рехнулись!
— Мне надоело ходить на своих двоих, и я решил обзавестись конем. Спрыгивайте, а то зарежу!
Гвардеец замахнулся и попытался ударить наглеца эфесом шпаги по голове, но не успел. Кинжал вонзился ему в грудь, и всадник, с глухим стуком рухнув вниз, покатился по земле. Шевалье прыгнул в седло, вытащил шпагу и поднял коня на дыбы. Все это произошло в одну секунду.
Короткая схватка Жана с гвардейцем позволила перевести дух Пардальяну-старшему. Теперь же, сдерживая крепкой рукой обезумевшего коня, Жан прикрыл отца, а тот сноровисто сгреб в кучу стулья, стол, табуретки, остатки помоста, на котором недавно стояли любопытные, и воздвиг перед дверью нечто напоминающее баррикаду.
Справившись с замешательством, всадники опять выстроились полукругом и ожидали лишь приказа, который должен был отдать капитан гвардейцев. Этот офицер крикнул отцу и сыну:
— Именем короля, господа! Приказываю вам сдаться!
— Нет! — надменно ответил шевалье.
— Господа, это бунт! Вперед! Гвардейцы, хватайте мятежников!
С обнаженными шпагами на шевалье наступали с одной стороны гвардейцы, а с другой — придворные герцога. Только лишив Жана свободы или жизни, они могли добраться до старого Пардальяна. Шевалье понял, что пробил его последний час, и подумал перед смертью о Лоизе.
Когда нападавшие бросились в атаку, шевалье попытался повторить маневр, который только что увенчался блестящим успехом: Жан хотел снова поднять коня на дыбы. Юноша пришпорил скакуна, натянул удила, но лошадь не взвилась, а упала на камни мостовой.
— Дьявол! — выругался Пардальян-младший. Он успел соскочить на землю и повернулся к наступающим, сжимая в руке шпагу.
Капитан велел своим людям спешиться, и дюжина гвардейцев окружила баррикаду, наставив на Пардальянов обнаженные шпаги.
— Сдавайтесь же, черт побери! — заорал капитан.
Но отец и сын лишь отрицательно покачали головами. Тогда капитан, пожав плечами, приказал:
— Взять их!
Нападавшие попробовали дотянуться своими шпагами сквозь щели в баррикаде до юноши и старика. Несколько клинков со звоном сломалось, четыре гвардейца были повержены, и атака захлебнулась. Но тактика штурма вполне себя оправдала: Пардальяны получили раны в голову, грудь и руку.
Ветеран, не удержавшись на ногах, упал на колени.
— Прощай, мальчик мой! — прохрипел он.
— Прощай, батюшка! — откликнулся шевалье, обливаясь кровью.
— Раскидайте эту баррикаду! — скомандовал капитан.
Атакующие яростно накинулись на завал и уже минуту спустя расчистили себе дорогу. Сплошная линия стальных клинков придвинулась прямо к Пардальянам.
— Ну, вот и все! — с горькой усмешкой констатировал Пардальян-старший.
— Прощай, Лоиза! — прошептал шевалье и беспомощно закрыл глаза.
Когда он снова открыл их, перед ним возникла восхитительно-прекрасная картина. Пораженный до глубины души и ничего не понимающий шевалье подумал, что, вероятно, уже погиб, но на пороге вечной жизни Господь даровал ему утешение. Увидел же он вот что.
Неумолимо приближавшиеся к его горлу металлические острия внезапно дрогнули и опустились. Гвардейцы, будто зачарованные, отпрянули и расступились, образовав коридор, в дальнем конце которого застыл Анри де Монморанси. А навстречу ему двигалась женщина в черном одеянии; она казалась воплощением благородства и гордого достоинства.
Спокойствием и величием веяло от этой женской фигуры. Изумление нападавших невольно сменилось почтением. Все поняли: сейчас должно произойти что-то очень важное. Одним движением руки дама остановила ожесточенную схватку, и никто из рассвирепевших мужчин не осмелился добить раненых.
Анри де Монморанси смотрел на нее будто завороженный; она возникла словно видение из грез. Он уже не чувствовал ни любви, ни ненависти, ни ревности, ни злобы, а испытывал лишь безграничное удивление. Она? Не может быть!.. Почему она здесь? Ничего не понимая, Данвиль замер в ожидании.
— Дама в трауре! — пробормотал удивленный Жан.
А на пороге дома, у той самой двери, перед которой Пардальян-старший спешно соорудил баррикаду, стояла прелестная золотоволосая девушка. Она с ужасом и восхищением смотрела на распростертого у ее ног шевалье.
— Лоиза! — прошептал юноша и, медленно поднявшись с залитых кровью камней, замер на коленях.
На длинных ресницах красавицы заблестели слезы, и шевалье увидел в ее глазах беспредельное обожание и глубокую нежность.
— О Боже!.. Теперь я могу умереть!.. Она любит меня!..
И Жан, лишившись чувств, повалился на мостовую, а ветеран, закусив кончик жестких усов, пробурчал:
— Значит, это и есть крошка Лоиза? Да, за такую действительно не жалко отдать жизнь!..
А Дама в трауре приближалась к Анри де Монморанси. Она открыла дверь и шагнула на крыльцо в ту секунду, когда шпаги гвардейцев уже почти касались обоих Пардальянов. Однако, увидев эту женщину, ошеломленные рубаки прекратили атаку.
Жанна де Пьенн остановилась в двух шагах от маршала де Данвиля.
— Монсеньор, — бестрепетно произнесла она, — я увожу этих израненных людей с собой. Они принадлежат мне по праву: один из них когда-то вернул мне украденную дочь, второй же — сын этого человека.
Маршал содрогнулся. Налитые кровью глаза безжалостного сеньора встретились с ясными очами Жанны де Пьенн, и, не сумев выдержать ее светлого, чистого взгляда, сломленный Анри де Монморанси потупился…
Потом он тихо сказал:
