Алексей Иванов - Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор
Нифонт и Матвей налегли на весла.
— Чего ты ему соврал? — снова спросил Матвей.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Не верю я тебе, друже, — глухо прогудел Нифонт. — Темнишь ты…
Леваш пожал плечами.
До полудня они шли на веслах, потом подгребли к мелководью и толкались шестами — так было легче. Перед Ныробом Колва выписывала петли и крюки, словно не хотела бежать дальше. На одной петле Леваш снова велел причалить. Втроем они пересекли перешеек и стали смотреть вниз по реке. Вдали из-за лесистого поворота выскользнули две крохотные щепочки — вогульские лодки.
— Шестеро, — подсчитал зоркий Леваш. — И вогулы мне тоже не поверили, Нифонт. Это погоня.
— Ну, тогда вперед. — Нифонт сплюнул. — Нечего время терять…
И они поплыли дальше.
Ночь снова провели с шестами в руках. Следующим днем добрались до устья Вишерки, впадавшей в Колву по левую руку. Повернули туда.
Никто, видно, с весны ни разу не прошел этим путем, ведущим с Вычегды в Пермь Великую. Петлявшую по лесам и болотам узкую Вишерку загромождали завалы от берега до берега. Продвигаться вперед было очень трудно. Шесты натерли кровавые мозоли, ломило спины и плечи. О том, чтобы остановиться, отдохнуть, нечего было и думать. И днем и ночью двое должны были стоять на носу и на корме пыжа и толкать его вперед. Кто-то один еще мог спать на дне, но и уснуть было невозможно — снизу мочила вода, просачивающаяся сквозь швы и порезы шкуры, сверху плотной тучей висел гнус, сводя с ума. Если лодка садилась на мель или цеплялась за сучья топляка, всем приходилось слезать за борт, сниматься, волочить пыж вперед и в сторону. И жрать было нечего, разве что подбить стрелой птицу, ощипать, выпотрошить, натереть солью и лопать сырую, выплевывая кровь. Хуже всего, если встречались завалы. Через них тащились поверху, посшибав ногами сучья, или обходили берегом, болотиной и травой, с лодкой на горбу, а случалось, и рубили узловатые еловые стволы в три топора, слегами ворочали комли с красной древесиной, освобождая путь — для себя и для вогулов тоже. Нет, зря Матвею казалось, что быть гонцом — это лихо пронестись сквозь парму по синей речке. Быть гонцом означало обречь себя на муки изнурения и адовой работы, в которой забывался даже смысл того, во имя чего она вершится. Матвей трижды проклял себя за то, что по дури так охотно согласился бежать на Вычегду. В сердцах он рубил проплывающие над головой еловые лапы, крыл по-черному Нифонта и Леваша. Нифонт и Леваш отмалчивались. Похоже, они были откованы из железа.
Фадина деревня стояла вымершей, заброшенной. Все постройки обвалились внутрь, в ямы, словно сложились, как крыло летучей мыши, и затянулись мхом. Клепаный цырен размером сажень на сажень, стоивший дороже огромного гурта оленей, краснел под трухлявыми бревнами варницы, проржавевший насквозь. За Фадиной деревней терпение Матвея лопнуло.
— Хорош! — орал он. — Я вам не конь! Дайте передышки, дьяволы! Уйдем в лес, и никто нас не заметит, никакая погоня!
— А погоня-то небось уж в двух шагах, — словно не слыша княжича, произнес Нифонт. — Пока мы завалы разгребали, сколь они наверстать смогли, а? Э-эх… — он махнул рукой. — Шестеро троих всегда догонят…
— Значит, надо еще шибче слегой махать, — спокойно сказал Леваш.
— Куда-а?! Дайте дух перевести! Все жилы вытянули!..
— Малому и впрямь передых нужен, — согласился Нифонт. — Мы-то с тобой — что? Пропадай! А его надо довезти, княжич все ж.
— Некогда отдыхать, — возразил Леваш. — У Мишнёва отдохнем.
— До Вычегды мы и полпути не прошли. Видать, придется с вогулами схлестнуться.
— Трое против шести? — злобно спросил Матвей.
— Не трое, — сурово поправил Нифонт. — Один. В засаде. А двое пусть вперед убегут и отдохнут, когда третий завернет вогулов…
— И кто этот один будет?
— А выбирать не из кого. Тебя князь ждет, его — епископ. Меня же только девки мои. Я и буду.
Матвей зачерпнул из-за борта воды, умыл распухшее от укусов, грязное от крови лицо.
— Тебя убьют, дурак, — сказал он. — Ты в одиночку вогулов не развернешь, не остановишь.
— Ежели троих-четверых подстрелю, то разверну. Авось уж не убьют, утеку в парму — ищи меня… — Нифонт задумался. — А и убьют, что ж… Князь сказал, что девок моих не бросит. Две их у меня, Машка и Палашка, да жена…
— Не-ет! — отрекся Матвей. — Если уж встречать вогулов — так всем!
— Молод ты еще, княжич, — рассудительно возразил Нифонт. — Наше дело — позвать подмогу. А уж какой ценой, то не важно. Чердынь в осаде… Сначала я. Не выйдет у меня — он встанет, — Нифонт ткнул черным пальцем в Леваша. — Епископ не обрыдается. А ты беги, и беги, и беги. Ты — княжич, ты — гонец, и нечего тут рассусоливать.
Они дотолкались от Фадиной деревни до завала там, где оба берега затонули в непроходимых болотах. По левую руку болота сочились бурой речкой Щугор, притоком Вишерки. Здесь половодье нагромоздило целую гору сучкастых зеленых елей и сосен, переплетенных друг с другом, — гору высотой с крепостной заплот.
Лодку едва-едва перекинули через стволы. Нифонт в нее не сел, остался стоять на сосне, с луком за спиной.
— Вот и местечко славное, — сказал он. — Вогулы здесь через меня не пройдут. Так что всё: давайте плывите. Дело торопит. Будем живы — свидимся.
Леваш и Матвей молча поклонились Нифонту, взялись за шесты и погнали лодку вперед, вверх по течению, дальше за повороты.
Нифонт прошелся по стволу, расчищая себе дорожку, и только присел поджидать вогулов, как их берестяные каюки появились на реке.
— Дожить не дадут… — пробормотал Нифонт, поднимаясь и стаскивая через плечо лук.
Княжич Юмшан, сын Асыки, стоял последним на второй лодке. Русские стрелы не пели знакомых песен, но он сразу понял, что это вдруг свистнуло над рекой, а потом свистнуло снова. Юмшан ничком упал на дно своего каюка.
На передней лодке двое — на носу и на корме — так и стояли одинаково, словно остолбенели от изумления, и из груди у них одинаково торчали и дрожали оперенные стрелы. А затем эти двое одинаково повалились направо, рухнули в воду и перевернули лодку.
— К завалу! — крикнул Юмшан. — Он прячется там!
Воины на его лодке опустились на одно колено, пригнули головы и мощным толчком послали лодку к завалу. Каюк ткнулся носом в еловые лапы. Юмшан, Тыран и Латып разом прыгнули на деревья, как рыси.
Но Юмшан чуть задержался, а два его манси полезли вперед, вытаскивая мечи и срубая ветви. Еще раз свистнула в хвое стрела, но мимо — она улетела в прибрежный лес, сшибая прошлогодние шишки. На другой стороне завала раздался звяк железа, крик, хрип.
