Виктор Кернбах - Лодка над Атлантидой (С иллюстрациями)
Жрец Тефнахт сидел на ложе, сплетенном из веток и покрытом несколькими леопардовыми шкурами, в тени огромного тента из толстой ткани, через которую не проникали лучи солнца. Два раба обмахивали его опахалами из страусовых перьев, привязанных к длинным ручкам, сплетенным из молодых тростинок. Увидев Ауту, Тефнахт, казалось, не удивился его появлению. Он отложил дощечку и заостренную медную иглу с инкрустированной орькалком[2] ручкой.
— Господин… — обратился Аута, склоняясь в поклоне перед ним.
— Знаю, опять явился с просьбой о сострадании к рабам. А не кажется ли тебе, Аута, что смысл нашего прихода сюда не в сострадании, а в величии исполнения плана нашего бога и правителя, да будет он вечен, здоров и могуществен. Я думаю, что достаточно того великодушия, которое мы проявили по отношению к этим подлецам: те, кто остаются в своей деревне, не будут убиты. Ясно?
— Ясно, господин…
Тефнахт внимательно следил за его глазами: они, казалось отражали безграничное уважение, но от жреца, хорошо знавшего людей, не ускользнул тот резкий огонек который блеснул в обычно задумчивых глазах раба. Однако желая показать себя великодушным, Тефнахт произнес:
— Скажи, зачем пришел? Слушаю тебя.
— Одного из рабов, которого я выбрал, господин, может быть самого ловкого и самого сильного среди всех имевшихся в Атлантиде, я думаю, для пользы дела не следовало бы разделять с любимой им девушкой, которую солдаты привели с юга. Она из племени даза, из этой деревни.
Тефнахт нахмурился.
— Ты хорошо знаешь, что мы не собираемся приводить рабынь в Атлантиду. Храбрый Пуарем считает, что женщины будут обузой в продолжительном походе, они даже не возместят работой свое пропитание.
Мускулы лица Ауты слегка дрогнули.
— Знаю, господин.
— Полагаю, тебе известно, что такое раб? — И Тефнахт бросил на него насмешливый взгляд. — До чего бы докатилась наша великая страна, если бы мы заботились о любовных отношениях наших рабов и рабынь? Чего же им надобно? Пищу им даем. Никто их не убивает.
— Знаю, господин. Но мужчины без любимых ими женщин не смогут быть сноровистыми, хорошими работниками для свершения великих планов… И прошу снисхождения, господин мой, за напоминание, что у племен даза и теза люди самые ловкие и самые работящие из всей этой части света. Самых сильных быков и даже слонов нельзя научить ремеслу, которое необходимо при постройке дворцов Атлантиды. Поэтому я смиренно прошу моего господина Тефнахта, мудрость и великодушие которого сверкают повсюду, согласиться взять рабынь не столько для несчастных рабов, сколько для расцвета Атлантиды.
Тефнахту нравилось, когда его восхваляли. Однако он принял решение, и ему не хотелось его отменять. Но вместе с тем его радовала мысль еще раз досадить Пуарему, которого он терпеть не мог. В конце концов, сыном Бога Силы был он, а не Пуарем. И тогда с видом особого великодушия он произнес:
— Хорошо, пусть будет так… Можешь пойти и сказать своим друзьям, что сын Бога Силы выполняет их просьбу. Но каждый возьмет только по одной женщине. Им хватит по одной. Пуарем прав… Не забудь: завтра на заре трогаемся.
Не показав своего удивления, Аута поклонился и, не моргнув, произнес:
— Благодарю моего господина за его доброту и мудрость!
Тефнахт взял дощечку с нанесенным на нее слоем мягкого воска и начал сосредоточенно писать. Инкрустированная орькалком ручка переливалась разными огнями. Но глаза жреца Бога Силы незаметно следили за уходящим странным и мудрым рабом. Он видел, как Аута еще с полдороги стал делать знаки неграм, которые стояли в загоне, опершись на забор. Когда Аута подошел к ним, рабы встретили его радостными криками.
Тефнахт на мгновение задумался, потом позвал слугу, хотел что-то ему сказать, но забыл и вдруг неожиданно для самого себя спросил совсем не о том, о чем хотел:
— Что за рабыню привели наши солдаты с юга?
— Много привели черных рабынь, господин. И особенно рабов. Может быть, господин спрашивает о той самой рабыне, красавице, которую зовут Нтомби?
— И что ж, уж так она красива?
— Господин приказывает привести ее сюда?
Тефнахт сердито сжал губы:
— Нет. Я спросил просто так. Можешь идти.
И Тефнахт, повертев ручку пальцами, украшенными кольцами, с удовольствием посмотрел на переливающуюся огоньками инкрустацию орькалком.
Из загона до него доносились неясные голоса. Он более не смотрел туда, зная, что ему все равно не удастся понять ни чужой язык, ни увидеть лицо девушки, которую солдаты повели к ее любимому.
ГЛАВА VII
Рабов отобрали. Остались лишь немногие, самые слабые; их пощадили и не стали убивать. Вокруг нескольких писарей толпились отобранные рабы — мужчины. Женщины считались лишними или взятыми из милости и поэтому записи не подлежали. По решению Пуарема пища давалась только мужчинам. Им не оставалось ничего иного, как делиться ею с женщинами, с которыми они не могли расстаться. Писарь, подвернув ноги под себя, аккуратно списывал с глиняных дощечек на свиток папируса имена рабов и их возраст.
Рабы говорили между собой вполголоса. Несколько надсмотрщиков и солдат держали в руках бичи и хлестали ими первых попавшихся, если начинался шум. Теперь Ауте не разрешалось быть среди рабов. Он издалека смотрел на плети и иногда слышал их резкий свист. Аута страдал от того, что был не в состоянии помочь бедным, избиваемым людям.
Рабы переговаривались между собой, высказывая удивление по поводу того, что не все мужчины были записаны на глиняную дощечку. Некоторые стояли в стороне, среди них был толстый кичливый колдун Тела и глупый хромоногий Изуа. Вместе с тем им казалось очень странным, что в далекий поход должны были отправиться старые люди, такие, как Агбонгботиле и Танкоко. Всех удивляло, что Татракпо сидит среди них, как обычный раб; удивлялись также и тому, что каждый имел право взять с собой только одну-единственную жену, хотя у некоторых их было много, а Татракпо содержал под своим кровом шестнадцать жен. Женщины, уходившие вместе с мужчинами, отбирали из своего более чем скромного имущества то, что еще можно было взять, и, связав все это в грубые старенькие шерстяные одеяла, которыми они покрывались ночами, теперь стояли около своих мужчин.
Обрадовавшийся вначале своему спасению от рабства, Тела вскоре помрачнел, увидев, что в деревне оставались лишь древние старики, несколько больных да десяток старух. «Может быть, это месть какого-нибудь бога!» — с беспокойством размышлял он. Рабство, конечно, не манило его, но кто будет работать на него здесь, в селении? Настроение Телы еще больше испортилось, когда До него дошла насмешка Май-Баки: «А ну, Тела, плохи твои дела — теперь придется самому поработать на себя». Услышав шутку Май-Баки, все рассмеялись, несмотря на горестные чувства, переполнявшие сердце каждого. Май-Бака был спокоен, довольный хотя бы тем, что нашлась его Нтомби. Только теперь он начинал постигать всю глубину несчастья человека, живущего в рабстве, и смутно представлять себе, что ожидает его. Однако он прекрасно понимал, что ему, самому мужественному человеку оазиса, не следует сетовать на судьбу.
