Людмила Бирюк - Карнавал обреченных
— За какие грехи Бог карает нас?
— За мои, — с грустью ответил царь. — Но отчаиваться не надо, я не брошу в беде свой добрый народ. Рассказывайте, у кого что случилось.
Поскольку все начали жаловаться разом, Александр Павлович приказал говорить старосте. Седой старик, прокашлявшись, начал степенно:
— У нас, царь-батюшка, всё погибло. У афтово избу затопило, у афтово корову унесло, у афтово — лошадь с жеребенком…
— Постой, — прервал его Александр, — про Афтова мне всё понятно. А у других что погибло?
Когда ему объяснили, что старик вместо «этого» произносит «афтово», император невольно рассмеялся. Морщины на его лбу разгладились. Подозвав генерал-губернатора Милорадовича, он указал на высокую насыпь.
— Как можно скорей построить здесь новую деревню и вселить пострадавших крестьян в удобные и прочные дома. Деревне дать название Афтово!
* * *Императора всюду сопровождал только что вступивший в должность флигель-адъютанта князь Репнин. С первого же дня он стал правой рукой государя, выполнял его бесконечные поручения, его можно было видеть в самых отдаленных районах Петербурга, наиболее пострадавших от наводнения.
Как-то вечером, сидя в своем любимом маленьком кабинете, Александр Павлович перебирал бумаги, поступившие из канцелярии. Его взгляд задержался на рапорте, поданном комендантом гарнизонной гауптвахты. Ветеран войны с Наполеоном майор Свистунов докладывал о героическом поведении поручика Владимира Печерского, находящегося во время наводнения под арестом. Только благодаря его мужеству были спасены все заключенные, в том числе и сам комендант.
— Печерский… — пробормотал Александр. — Да ведь это же брат Натали, невесты князя Репнина! Кто посмел посадить его на гауптвахту?
Царь раздраженно тряхнул колокольчик, послал дежурного офицера в военное ведомство и вскоре был в курсе дела.
«Что за чушь! Арестовать князя Печерского за то, что у старого штандарта был поврежден герб? Кому это понадобилось? Надо спросить у Шевалдина. Впрочем, и так ясно. Это Никс, обуреваемый честолюбием, выместил свою злобу на поручике. Идиот! Дело непременно получит огласку, Репнин придет в ярость. А это совершенно лишнее, именно сейчас, когда нужна его помощь»…
Расстроенный Александр не заметил, что говорит вслух сам с собой.
— Чего стоите?! — набросился он на кавалергарда, почтительно замершего возле двери в ожидании дальнейших распоряжений. — Ступайте, пригласите ко мне Николая Павловича! Или нет, потом… Для начала — Бакланова ко мне!
Когда офицер, щелкнув каблуками, удалился, Александр устало вздохнул. Его рука, как всегда в минуты волнения, сама потянулась к нижнему ящику письменного стола. Он помедлил, потом, не выдержав, отомкнул замок и выдвинул ящик. Вот она, заветная шкатулка из слоновой кости. Стоит ее открыть, и исчезнет все — интриги придворных, угрозы заговора, тайные организации… Границы времени условны, поэтому прошлое — такая же реальность, как и настоящее. Всё равно, когда это случилось, минуту или двадцать лет назад.
— Ваше императорское величество! Полковник Бакланов! — доложил появившийся в дверях кавалергард, заставив Александра вздрогнуть от неожиданности.
— Пусть войдет!
В ту же минуту адъютант великого князя появился в кабинете и, четко ступая по натертому паркету, замер в пяти шагах от государя.
Александр прикрыл рукой шкатулку, невольно стараясь уберечь ее от постороннего взгляда, и поспешно спрятал в ящик письменного стола. Но Бакланов заметил суетливое движение царя и внимательно проводил взглядом изящный ларец.
— Прочитайте! — Александр протянул полковнику рапорт коменданта гауптвахты.
Тот почтительно двумя пальцами взял бумагу. Еще не дочитав до конца, Бакланов каким-то звериным чутьем понял, что государь всецело поддерживает Печерского, и поэтому решил вести себя соответственно его настроению.
— Ну? Что скажете? — царь вышел из-за стола и стал медленно прохаживаться по ковру.
Пауза затягивалась. Бакланову нужно было немедленно что-то ответить, и его изворотливый ум помог ему найти верные слова:
— Могу сказать только одно, ваше императорское величество. Печерский поступил, как настоящий герой! Он не только спасся сам, но и не оставил в беде своих товарищей по несчастью. Да еще спас коменданта! Бог знает, что могло случиться, если б не его храбрость! Судя по рапорту, гауптвахта была полностью затоплена.
Александр резко обернулся.
— Как он там оказался?!
Бакланов прикусил губу. Он не мог объяснить, что поручик был отправлен туда по личному распоряжению великого князя, ибо этим он подвел бы своего шефа. Но и скрывать очевидное было бессмысленно. И тут, в каком-то отчаянном порыве, полковник шагнул к императору и вскинул на него преданные глаза:
— Покарайте меня, государь! Его арестовали по моему приказу! Дело в том, что полковой штандарт…
— Молчать! Отправляйтесь к великому князю и передайте ему мое неудовольствие вашим поступком. А Печерского следует немедленно вернуть в полк. Сию же минуту!
— Слушаюсь, государь!
Бакланов вытянулся и щелкнул каблуками. Отпустив его, царь снова углубился в бумаги, и, чем больше он читал, тем явственнее представлялись ему бесчисленные бедствия, обрушившиеся на город. Слезы туманили его взгляд, мешая читать. В последнее время они всё чаще стали появляться у него на глазах.
— Несчастные люди, — прошептал он, оторвавшись от бумаг. — Потерю имущества еще можно пережить. Но кто вернет матери погибшего ребенка?
И снова вспомнился ему самый черный день его жизни…
Он сидел в своем парадном кабинете, беседуя с генералами. Появился врач-шотландец Виллие, которому государь велел в любое время извещать о состоянии больной Софии. На этот раз доктор почему-то мялся и молчал. «Говорите…» — глухо проронил Александр, предчувствуя беду, и услышал в ответ: «Ваше императорское величество, Господь забрал ее светлую душу».
Ему хотелось завыть… Огромным усилием воли он сдержался и попросил оставить его одного.
Все вышли.
На 12 часов в Красном Селе был назначен императорский смотр войск конной гвардии. Ни у кого не было сомнений в том, что государь отменит парад. Но через пять минут смертельно бледный Александр Павлович вышел к своим генералам и тихо сказал: «Пожалуй, пора ехать, господа».
Его сердце рвалось на части. Страдания усугублялись тем, что ему приходилось сдерживать свои чувства: в присутствии двора он не мог позволить себе в полной мере отдаться своему горю. Снова и снова приходила к нему мысль о том, что, если бы не трон, его жизнь могла быть намного легче.
