Владимир Пистоленко - Крылья беркута
— Вы что же, допрашиваете меня? — недобро сверкнув глазами из-под нахмуренных бровей, обронил Стрюков.
— Друг мой, то совсем иное дело. У нас просто беседа, откровенная беседа единомышленников.
— Сколько мог — вывез, остальное припрятано — ищи, не найдешь.
— Вот видите — слухи верные. А ведь приказ был согласован с вами. Вы сами и поддержали, даже настаивали на крутых мерах. Ну, почему же, я бы сказал, такое вероломство?
— Да бог с вами, Гаврила Сергеевич, никакого вероломства. У коммерции свои законы.
Рубасов рассмеялся.
— Тоже стратегия?
— А что вы думаете? Построже вашей. Чуть-чуть недосмотрел — все в трубу вылетит.
Хотя на лице Рубасова появилась улыбка, а глаза будто подобрели, все же в глубине их Стрюков заметил холодные и злые огоньки. И ему подумалось, что по своему характеру Рубасов, должно быть, кремневый человек. И к тому же — жестокий. О его расправах с красноармейцами ходили страшные слухи. Говорили, будто он собственноручно пристреливает раненых. В общем подходящего помощника подобрал себе атаман. Вот такие и могут навести порядок. Но сам Стрюков не хотел бы повстречаться с полковником на узкой дорожке. Нет! Не дай бог попасться такому в лапы. Сейчас-то вот он улыбается и даже пошучивает, потому что оба стоят на одной линии, знает, как относится к Стрюкову сам атаман, а попадись ему на удочку — все может по-другому повернуться. И насчет хлеба — дай ему волю, в порошок бы стер, а сейчас просто должен сдерживаться — и сдерживается.
— А вы можете сказать, какая же все-таки конечная цель этого вашего стратегического шага? — спросил Рубасов.
Неужто полковнику непонятно, что к чему? Или у него тонкая хитрость? Хитрить здесь как будто особенно и нечего. Стрюков в нескольких словах рассказал все как есть.
Рубасов опять рассмеялся.
— Ну и алтынники! — пошутил он, — Даже из политики деньгу делаете.
— Коммерция! Я так понимаю, без нее в политике ни на шаг. Вот вы вернетесь в голодный город, а тут хлебец готов, пожалуйста. Мне прибыль, вам — политика.
Рубасов согласился и стал рассказывать о положении в городе, на фронте. Части, перешедшие на сторону красных, представляют собой опасную силу, это закаленные в боях солдаты-фронтовики. Сражаться с ними — значит, рисковать. Правильнее применить к ним хитрый маневр: рвутся красные в город — пожалуйста! Ведь каждому понятно, что солдатня долго не станет здесь околачиваться, все разбегутся по домам. А Красная гвардия передохнет с голоду. Вот почему исключительно строго поставлен вопрос о хлебе.
— Так что смотрите, Иван Никитич, ехать — не ехать — ваше дело, — голос Рубасова стал неприятно скрипучим, — а вот хлеба, на случай нашего ухода, в их руки не должно попасть ни единого зернышка!.
В этих словах Стрюкову послышалась угроза, но он сдержался.
— Стрюков не подведет. Вот так! — И, желая прекратить неприятный разговор, уже тоном гостеприимного хозяина сказал: — Между прочим, Гаврила Сергеевич, вы как раз к ужину угодили. Так сказать, по случаю приезда Ирины Ивановны.
В это время в комнату вошла Анна и сообщила, что на стол подано.
— Вот и кстати, — сказал Стрюков. — Шумни там Ирине Ивановне и гостя зови.
Анна молча вышла.
— А кто у вас? — насторожился Рубасов.
— Поручик один, с Ириной приехал. Тоже из Петрограда. К вам собирается. Ну, это, конечно, уже его дело. Прошу в столовую.
Рубасов решительно поднялся.
— Благодарствую, тороплюсь. Не взыщите строго. Дел столько — суток не хватает. И все же я должен сказать: немного не ко времени вернулась ваша наследница. Дружески советую: подумайте насчет отъезда. Предосторожность никогда не бывает лишней.
— Думано-передумано, Гаврила Сергеевич. Ирина Ивановна, возможное дело, и ударится туда, на Уральск, в Гурьев... А я ни-ку-да!
— А если попадете в лапы большевиков?
И снова тяжелые молоты застучали в висках Стрюкова, в глазах потемнело, и он, размахивая кулаками почти перед самым носом Рубасова, зашипел:
— А вы не пускайте их! Ваше дело — не пускать!..
— Слушайте, любезный Иван Никитич, ну что же это такое? Ей-богу, я удивлен. Если бы я слышал подобные слова не от вас, а ну, скажем, от вашей дочери или вообще человека неосведомленного...
— При чем тут моя дочь?
— Не кричите...
— Она была, господин полковник, в батальоне смерти. Командовала ударной группой! Вот так...
— Прошу простить меня и не понять превратно. Но ваши слова кого угодно могли обидеть. И нам ли пикироваться?
Стрюков махнул рукой.
— Ладно. Говорено — не говорено. Забудем. Но я сказал не для обиды. Вот как я настаивал перед атаманом: надо всю казачню поднять...
Рубасов приблизил лицо к лицу Стрюкова и зло проскрипел:
— А стрелять чем? Солдатским паром?
Прищурив глаз и глядя через голову Стрюкова, он погрозил кому-то.
— Ну, суки, попались бы вы мне! Болтуны! Предатели! — Поймав недоуменный взгляд Стрюкова, он пояснил: — Я имею в виду всех этих мистеров.
— Молчат? — понимающе спросил Стрюков.
Рубасов недовольно махнул рукой.
— Выжидают. Хотят себе цену набить.
Спросив разрешения, в гостиную вошел Обручев.
Увидев полковника, он вытянулся — руки по швам — и словно замер у порога. Рубасов небрежно махнул рукой.
— Проходите, проходите, поручик, — обратился к нему Стрюков, — вам, можно сказать, повезло, — это господин Рубасов, полковник из штаба атамана.
Обручев пристально взглянул на полковника, сдержав готовое вырваться восклицание. Затем сделал шаг вперед и строго отчеканил:
— Господин полковник! Гонимый жаждой справедливости, горя желанием помочь матери Родине в страшный для нее час, я прибыл сюда и прошу содействовать...
Не дослушав его, Рубасов спросил:
— Где служили?
— Третий специальный полк.
Рубасов понимающе кивнул и протянул руку. Поняв его жест, Обручев подал вчетверо сложенный лист.
— Так-с... — Рубасов внимательно прочитал документ и возвратил его Обручеву.
— У поручика папаша был тоже полковником и погиб при защите царского дворца, — сообщил Стрюков.
Рубасов кинул на Обручева вопрошающий взгляд — так ли это? Обручев кивнул: да, так. Рубасов нахмурил лоб, задумался.
— Господа, я оставлю вас на минуту, — предупредил Стрюков и поспешно вышел.
— В контрразведку пойдете? — чуть слышно спросил Рубасов.
— Буду рад служить, — так же шепотом ответил Обручев.
— Вам придется сейчас же ехать со мной.
— Слушаюсь, — по-военному четко ответил Обручев и осторожно спросил: — Простите, господин полковник, вы Рубасов Гавриил Сергеевич?
