Богдан Сушинский - Костры Фламандии
«По-ли-ти-ка! – только сейчас по-настоящему понял возмущение Сирко князь Гяур. – Этого секретарь мог бы и не добавлять. К черту такая политика, когда король решает одно, сенат – другое, высокопоставленная шляхта – третье, а народ, не чувствуя заступничества ни одних, ни других, ни третьих, живет, как только способен выжить. Судя по всему, эта восточная иезуитская империя уже обречена на гибель. Причем долгую и мучительную».
Да и не может быть иначе в государстве, пытающемся столь долго огнем и мечом удерживать под своей короной такие разные земли и народы, как литовцы, украинцы, белые русы; как часть земель московитов, – рассуждал Гяур. Редко какой империи вообще удавалось захватить в свою неуемную пасть территорию, втрое большую, чем сама метрополия. Польше это, правда, на какое-то время удалось. Но захватив территории, их еще нужно было раздробить и проглотить. То, что происходит сейчас в Польше, похоже на имперское пережевывание с запиванием кровью, но оно все явственнее переходит в конвульсии.
«А ведь рассуждаешь ты сейчас не как потомок великих киевских князей, для которых империя казалась единственным мыслимым способом существования их «киевского стола», а как потомок повергнутого в рабство мелкого князька, люто возненавидевшего всех могущественных соседей, все существующие на Земле империи, – высек сам себя Гяур. – К лицу ли тебе это, великий князь Одар-Гяур? Разве не великая могучая империя – конечная цель правления любого уважающего себя правителя?!»
Внимание, которое оказывали полковнику в Париже, – поспешно вернулся он к случаю с Хмельницким, – тот интерес, что проявляли к нему самые различные силы, кое-кого в Варшаве насторожили и даже оскорбили. Они не могли допустить, чтобы в Украине появился деятель с европейской известностью, деятель, с которым можно поддерживать отношения. Если попытку добиться независимости Украины предпримет именно такой политик, Европа отнесется к этому вовсе не с тем холодным безразличием, с которым она воспринимала все крестьянские восстания и волнения, происходившие до сих пор.
Но в таком случае, размышлял князь, прислушиваясь к скрипу колес, ревматическому потрескиванию кареты и нависающих над ней сосновых крон, у коронного гетмана Потоцкого и его единомышленников нет иного выхода, кроме как убрать Хмельницкого не только с политической арены, но и из жизни. Ибо, в свою очередь, у Хмельницкого нет сейчас иного решения, кроме как подаваться на Сечь и поднимать казаков на восстание. А то и создавать где-то рядом с Сечью, на вольных землях Дикого Поля, свою собственную армию, попытавшись использовать при этом войска крымского хана и, если не поддержку, то, по крайней мере, нейтралитет, спасительное безучастие Высокой Порты.
Вот тут-то Хмельницкому и понадобится моя помощь – подданного Османской империи, владеющего турецким языком, знающего нравы Стамбула и его высокородных обитателей. Да и военная помощь – тоже. В подобном деле каждая сотня сабель – на вес победы. Но если действительно все складывается именно таким образом… Имею ли я в таком случае право отбывать вместе с казаками во Францию? И я, и полковник Сирко? Где мы будем в такое время нужнее? Встретиться бы с Хмельницким! Тогда многое бы прояснилось.
«И, прежде всего, прояснилось бы, что тебя, князь, польские шляхтичи решили убрать вслед за этим казачьим полковником, – саркастически улыбнулся Гяур. – А может быть, и раньше. Ведь тебе уже не раз намекали, что при польском дворе встревожены появлением в близком окружении Хмельницкого невесть откуда появившегося высокородного князя-русича, уже самим происхождением своим подталкивавшего казаков к мысли о возрождении Киевской великокняжеской державы. Пусть даже об очень призрачной, – теперь, побывав в Украине и Польше, князь понимал это намного очевиднее, нежели пребывая за их рубежами, – возможности ее возрождения.
13… А по-настоящему прервал раздумья князя испуганный крик кучера. Тот колотил рукой в стенку кареты и с неистовым отчаянием кричал:
– Нас догоняют всадники! Благородные панове, нас уже почти догоняют!
– Хозар, выясни, кто это решил составить нам эскорт! – с трудом возвращался к реалиям бытия Гяур.
Однако предупреждать Хозара не нужно было. Он и так уже открыл дверцу, с пистолетом в руке выглянул из кареты и, увидев, что тройка всадников все еще метрах в ста от них, успел растыкать по запасному пистолету своим спутникам. Еще два пистолета, из той сумки, которая висела возле него, он сунул себе за пояс.
Гяур не раз отмечал про себя, что в могучей руке Хозара пистолет не то что не дергается, но даже не вздрагивает. И стрелял он всегда с поразительной меткостью. Вот и теперь гадание его телохранителя на пистолетах как-то сразу успокоило молодого князя.
– Сколько их? – поинтересовался он у кучера.
– Кажется, трое.
– Всего лишь трое?!
– Всего лишь, – подтвердил Хозар. – И дай-то Бог, чтобы так оно и было. Нет, вон еще один, четвертый. Чуть-чуть поотстал.
– Наконец-то и у бродячего мушкетера появится хоть какое-то занятие, – приободрился доселе безмятежно дремавший д’Артаньян. – Разве что эти всадники всего лишь хотят присоединиться к нашей кавалькаде, дабы скрасить время утомительного пути?
Только теперь Гяур обратил внимание, что дождь немного поутих и небо слегка просветлело. Самое время было остановить карету и выйти погулять, подышать пропитанным влагой воздухом летнего леса, но…
Дорога сворачивала влево, и, улучив момент, когда карета оказалась скрытой от глаз всадников, Хозар выскочил из нее и бросился в кустарник. В ту же минуту Гяур приказал кучеру остановиться. Воспользовавшись этим, д’Артаньян мигом пересел на коня и отъехал в сторону от дороги. Таким образом в карете остался лишь полковник.
– Эй, ты что, ослеп?! Мы уже несколько верст гонимся за вами! – еще издали крикнул кучеру всадник, ехавший во главе группы. – Или вздернуть тебя на сосне, чтобы ты обсох и начал лучше видеть и слышать?
– Но я действительно не видел вас! Дождь, – довольно спокойно ответил кучер, удивляя этим Гяура. Ведь всего несколько минут назад он, казалось, пребывал в страхе и панике. – А еще, панове, хотелось бы знать, кто вы такие.
– Надворные казаки[15] мы, из охраны графа Кремпинского. Правда, здесь, в Польше, нас еще нередко называют «гайдуками». Э-э, смотрите, он еще и за саблю хватается!
– У меня в руках не только сабля, но и пистолет, – все также спокойно предупредил кучер. И Гяур не сдержался, чтобы не выглянуть из кареты. До сих пор он даже не предполагал, что их изощренный в ругани кучер умудрился припрятать где-то там, в козлах, хоть какое-то оружие.
