Максим Войлошников - Чернокнижник
Через неделю, когда Лодья успел проглядеть уже почти все, его вызвал к себе начальник классов и сказал:
— Его сиятельство генерал-фельдмаршал Брюс желает тебя видеть. Иди к нему.
В соседней комнате на деревянном стуле сидел пожилой мужчина в расшитом старомодном кафтане, рядом лежала шляпа с пышным плюмажем. Лицо мужчины было суровым и властным — ликом воина и мыслителя. Если бы Гавриилу довелось видеть столетней давности портреты вождей гражданской смуты в Англии во времена Кромвеля, сидящий перед ним человек напомнил бы одного из них. Отец Брюса был сторонником короля, и ему пришлось бежать от преследования лорда-протектора…
Брюс вперил взгляд в лицо вошедшего.
— Ты занимаешься с моими книгами? — задал он вопрос стоящему перед ним парню.
— Я.
Брюс пристально вгляделся в синие глаза великовозрастного школяра, и вдруг… Не почудилось ли ему? Точно два бездонных водоворота и одновременно два ледяных айсберга притянули его к себе. Ай, да ну! Нет! Патриарх российского чернокнижия не мог ошибиться.
— Ступай в мой возок, молодой человек! Поедем ко мне в поместье, там поговорим без спешки. Думаю, ты способный парень, и из тебя может выйти толк, — сказал он, поднимаясь, кивнул начальнику школы, надел шляпу и пошел к выходу.
Внизу отставного генерал-фельдмаршала ждала карета с кожаным верхом. Гавриил сел напротив хозяина, тот хлопнул ладонью по крыше, и подрессоренный возок тотчас тронулся. Возница гикнул, и они понеслись, распугивая московских обывателей.
Усадьба лежала более чем в тридцати верстах на юго-восток от Москвы. Была поздняя весна, и обочина подсохшей дороги пестрела цветами. Ухабистая дорога заняла не менее двух часов и прошла в молчании. Старый генерал углубился в свои мысли и не обращал внимания на спутника. Наконец они подъехали к усадьбе, и экипаж вкатился в ворота.
Двухэтажный особняк Брюса стоял на берегу пруда. Покинув карету, отставной генерал знаком велел Гавриилу идти за ним на крыльцо, и только когда они поднялись в кабинет и хозяин уселся в свое кресло, он разомкнул уста.
— Садись, — он кивнул на стоящий напротив табурет. — Ты с Севера?
— Да, ваше сиятельство. Из-под города Архангельска.
— Север… Север… Немало загадок он таит. Может быть, участникам начавшейся Северной экспедиции удастся найти часть ответов… — проговорил Брюс задумчиво. — Петр Великий на сие надеялся.
— Что могут узнать простые моряки, кроме внешних очертаний местности и берегов, ваше сиятельство? И то будет подвиг. Даже те, кто жили там прежде русских, не в силах проникнуть в самую глубь тайны… — заметил Лодья.
— Ты прав, молодой человек. Но, может быть, ты скажешь мне нечто новое? Что ты помнишь о своем детстве, откуда взялся твой дар, о котором я догадываюсь? Есть ли тому у тебя объяснение? Может быть, ты можешь пролить свет на то, когда на севере зародилась эта неведомая сила?
— Воспоминания о детстве смутны. Слыхал я от родителя, что был подкинут и усыновлен за бездетностью жены моего отца. Не помню ничего, кроме того, как в отрочестве познал ту способность, о которой ты говоришь, и она, вместе с недюжинной силой, укрепила во мне стремления и таланты к познанию мира… От оленных ненцев, обитающих к полунощи, у Канина носа, слыхал я, что тысячи лет назад, когда, наверное, еще греки, наставники человечества, ходили в зверином, а может, и ранее того, появилась ненадолго в небе синяя звезда, точно Господне око, пристально направленное на землю, и в те времена стало возможно, что прежде было невероятно… И соединялось несоединимое, и разделялось прежде единое. И в те поры, говорили они, и появились люди с синими, как небеса, глазами и светлыми, как снег, волосами… Но не русские, и не финны, а еще раньше…
— Не слышал я такого предания, — промолвил Брюс. — Но о синей звезде сохранилась память кое-где, что сияла она над миром, соперничая с главными светилами во времена, кои отцы наши именуют допотопными…
Затем хозяин спросил гостя, когда он родился, и, получив ответ о том, под какой датой тот вписан в приходскую книгу, сказал:
— Я должен составить гороскоп о тебе, посиди пока.
И углубился в свои книги и таблицы. Примерно через час он поднял голову от бумаг и заговорил:
— День, названный тобой, не твой, не истинный, однако все равно судьба твоя ясна — она будет значительна. Ты покинешь Россию в тот год, когда меня не станет, и вернешься, когда произойдут перемены в правлении. Ты достигнешь высот познаний. Но для этого тебе необходимо учение. И вовсе не то, что преподается в Греко-латинской академии… Я попрошу моего ученика, Артемия Волынского, обратить на тебя внимание. Твой талант, я чую, велик и необычен. Но ему необходима огранка, дабы мог ты послужить России. Ибо подобного тебе я лично знаю только одного — мурзу Тевкелева, который еще у Петра был толмачом, а сейчас обретается в Оренбургской экспедиции у Кириллова. Но его дар идет с востока, из древних дебрей монгольских, из темных кругов Чингисхана. Твой же — иного происхождения. Я читывал, что древние князья Севера, правившие еще до русских, имели иногда такой дар… Ладно, я теперь буду иметь тебя в виду.
— Дозволит ли господин граф заниматься в его библиотеке? — спросил Лодья.
— Не только дозволю, но и подберу книги, с коими тебе надлежит ознакомиться. Однако далеко не все, что тебе нужно, есть у меня. Тебе надо будет побывать в библиотеке Киевской академии, с которой довелось мне познакомиться во время Полтавской кампании. Там с литовских времен хранятся некоторые книги, на прочтение которых я выпишу тебе особливое дозволение, ибо хранятся они там под большим спудом, а не то знаменитые киевские ведьмы, узнав их, пожалуй, сделались бы вдвое сильнее…
Глава 12. Киев
В отзыве руководителя Греко-латинской академии, адресованном высшим властям, говорилось о необычайной усидчивости, работоспособности и многочисленных талантах нового ученика. Вместе с тем архимандрит Концевич отмечал некоторое вольнодумство Гавриила, его своеволие и некие неясные устремления, которые ставили его особняком от остальных учеников. За сим, подчеркнув окончание светской программы московской академии, он предлагал отправить Лодью для продолжения образования в академию Киево-Могилянскую, старейшее русское учебное заведение, благополучно пережившее польские гонения на все, связанное с русским именем и православием. И Гавриил поехал далее на юг — в Киев.
В ту пору расположенный на кручах на правом берегу полноводного Днепра Киев уже давно перестал быть метрополией Русского государства, какой являлся во времена первых великих князей. После татарского погрома древний город мучительно долго возрождался из руин, потом попал под власть литовских князей, а после возведения на польский трон литовского князя Владислава Ягайло и принятия польско-литовской унии оказался в пределах нового государства — Речи Посполитой. Однако не прошло и ста лет, как жесткая политика полонизации, а затем ослабление королевской власти привели к восстанию Хмельницкого, страшной гражданской войне и очередной битве России с Польшей. Киев отошел к Москве. Но правобережье Днепра осталось под польским владычеством. И вот уже восемьдесят лет, как древний русский стольный град находился всего в двадцати верстах от рубежей Речи Посполитой. Нынче это был важный торговый и культурный центр, лежавший на окраине Российской империи, в котором с прежних времен еще проживало немало поляков.
